никто не плясал, как он, и никто не обнимал, как  он.  Истинный  змий...
Что поделаешь, ему и противиться-то невозможно...
   В следующей паре танцевала с любезным кавалером  панна  Каминская,  а
следом Керемовичова и Нересовичова; их, хоть и мещанского они  сословия,
пригласили все же в компанию - обе дамы были обходительные и к  тому  же
весьма богатые.
   Почтенный нвирак и два анардрата с возрастающим  изумлением  смотрели
на польский пляс; старики за медом  гомонили  все  громче,  так  гомонят
кузнечики в поле на  жниве.  Капелла,  однако,  глушила  все  голоса,  а
посредине горницы разгоралась в танцорах удаль молодецкая.
   Баська покинула своего кавалера, подбежала,  запыхавшись,  к  мужу  и
умоляюще сложила руки.
   - Михалек! - сказала она. - Солдаты зябнут за окнами, вели  им  бочку
выкатить!
   Он, развеселившись, принялся целовать ей ладошки и крикнул:
   - Мне и жизни не жалко, только бы тебя потешить!
   И выскочил во двор объявить солдатам, кто их благодетель, уж так  ему
хотелось, чтобы они Басе были благодарны и еще больше любили ее.
   Когда те в ответ издали крик столь оглушительный, что снег  посыпался
с крыши, маленький рыцарь распорядился:
   - А ну, гряньте-ка из мушкетов! В честь пани виват!
   Вернувшись в горницу, он застал Басю танцующей с Азьей. Когда татарин
обнял прелестную ее фигурку, когда ощутил вблизи ее дыхание и теплоту ее
тела, он закатил глаза и мир закружился перед ним; в душе  он  отрекался
от рая, от вечного блаженства, от всех наслаждений на свете  и  от  всех
гурий - ради нее одной.
   Тут Бася заметила мелькнувший мимо кармазинный  кафтаник  Нововейской
и, любопытствуя, успел ли Азья признаться девушке в любви, спросила его:
   - Ну что, сударь, сказал ли ты ей?
   - Нет!
   - Отчего же?
   - Не время еще? - ответил татарин со странным выражением.
   - А очень ли ты влюблен?
   - Насмерть? - вскричал  Тугай-беевич  глухо  и  хрипло,  будто  ворон
прокаркал.
   И они продолжили танец вслед за Нововейским, который вырвался вперед.
Другие переменили уже дам, а он все не  отпускал  Зосю,  временами  лишь
усаживал ее на скамью - дух перевести, а затем снова пускался в пляс.
   Наконец он встал перед оркестром, обнял Зосю, подбоченился и  крикнул
музыкантам:
   - Краковяк, ребята! Ну-тка!
   Тотчас откликнувшись, те лихо заиграли краковяк.
   Нововейский стал притопывать и зычным голосом запел:

   То ль ручей струится,
   В Днестре пропадает,
   То ль в тебе, юница,
   Мое сердце тает.
   Ух-ха!

   Это "ух-ха" он рявкнул по-казацки так, что Зосенька,  бедняжка,  даже
присела от страха. Испугался и  стоявший  поблизости  почтенный  нвирак,
испугались два ученых анардрата, а Нововейский повел ее  дальше,  дважды
обошел горницу и, встав перед музыкантами, вновь запел про сердце:

   Эх, разволновать бы
   Мне тебя, как речку, -
   Выловить для свадьбы
   В речке по колечку!
   Ух-ха!

   - Хороши куплеты? - вскричал Заглоба. - Уж я в  том  знаю  толк,  сам
сложил немало! Лови, кавалер, лови! А коли выловишь колечко, я тебе  так
спою:

   Дева вспыхнет быстро,
   Коль ты сам кресало:
   Знай секи, чтоб искра
   В душу к ней запала!
   Ух-ха!

   - Виват!  Виват  пан  Заглоба!  -  завопили  офицеры  и  вся  честная
компания, да так громко, что испугался почтенный нвирак, испугались  два
ученых анардрата и в чрезвычайном изумлении уставились друг на друга.
   А Нововейский сделал  еще  два  круга  и  усадил  наконец  на  скамью
запыхавшуюся и перепуганную смелостью  кавалера  Зосю.  Мил  он  был  ее
сердцу, такой бравый да открытый, - как есть  огонь,  она  до  сей  поры
ничего подобного не встречала и, вся в смятенье, глазки потупив,  сидела
тихонько, как мышка.
   - Почему  молчишь,  вельможная  панна?  Грустишь  почему?  -  спросил
Нововейский.
   - Батюшка в неволе, - тонким голоском ответила Зося.
   - Это ничего, - сказал молодец,  -  танцевать  не  грех!  Взгляни-ка,
панна, тут в горнице нас десятка два кавалеров, и, пожалуй что, ни  один
своей смертью не умрет, а либо от  стрел  басурманских,  либо  в  плену.
Всему свой черед! В здешних краях почитай каждый кого-нибудь из  близких
недосчитался, а веселимся мы,  чтобы  господу  богу,  чего  доброго,  не
мнилось, будто бы мы  на  службу  сетуем.  Так-то!  Танцевать  не  грех!
Улыбнись, панна, покажи глазыньки свои, не то подумаю, будто  не  люб  я
тебе!
   Зося глаз, правда, не подняла, зато уголки губ ее  чуть  дрогнули,  и
две ямочки показались на румяных щечках.
   - Нравлюсь ли я тебе, панна, хотя бы самую малость? -  снова  спросил
кавалер.
   А Зося на это голоском еще более тонким:
   - Ну... да...
   Услышав такое, Нововейский подскочил  на  скамье  и,  схватив  Зосины
руки, осыпал их поцелуями, приговаривая:
   - Пропал я! Чего там! Влюбился я в тебя, панна, насмерть. Никого мне,
кроме тебя, не надобно. Красавица ты моя! Боже мой, как же ты люба  мне!