Завтра матери в ноги повалюсь! Да что там  завтра!  Нынче  же  повалюсь,
лишь бы знать, что нравлюсь тебе!
   Гром выстрелов  за  окном  заглушил  Зосин  ответ.  Это  обрадованные
солдаты палили в честь Баси,  так  что  окна  дрожали,  стены  тряслись.
Испугался  в  третий  раз  почтенный  нвирак,  испугались   два   ученых
анардрата, а стоявший подле них Заглоба стал по-латыни их успокаивать:
   - Apud Polonos, - сказал он им, - nunquam sine  clamore  et  strepitu
gaudia fiunt .
   Казалось, все только и ждали этого  залпа  из  мушкетов,  чтобы  всею
душой отдаться веселью. Шляхетская благопристойность  сменилась  степной
дикостью. Загремел  оркестр;  танцоры  закружились  в  ураганном  вихре,
загорелись, засверкали глаза, от голов шел пар. Даже старики пустились в
пляс; громко кричали, гуляли,  веселились,  пили  из  Басиной  туфельки,
палили из пистолетов по Эвкиным каблучкам.
   Так шумел, гремел и пел Хрептев до самого утра, даже зверь в  ближних
пущах укрылся от страха поглубже в лесную чащобу. А так как  происходило
это чуть не в самый канун страшнейшей войны с турецкими полчищами и  над
всеми нависла  угроза  и  гибель,  дивился  безмерно  польским  солдатам
почтенный нвирак и два ученых анардрата дивились не менее.

ГЛАВА XXXIV

   Спали все до поздна, кроме караульных и  маленького  рыцаря,  который
никогда забавы ради не пренебрегал службой.
   Молодой Нововейский тоже вскочил чем свет  -  Зося  Боская  была  ему
милей, чем мягкая постель. С утра принарядившись, поспешил он в горницу,
где давеча отплясывали, чтобы  послушать,  не  доносятся  ли  шорохи  из
отведенных женщинам соседних покоев.
   В комнате пани Боской уже слышалось какое-то движение, но молодцу так
не терпелось увидеть Зосю, что, выхватив кинжал, он стал выковыривать им
мох и глину между балками, чтобы хотя бы в щелочку, одним глазком на нее
взглянуть.
   За этим занятием и застал его  Заглоба;  войдя  с  четками  и  тотчас
смекнув, в чем дело, он на цыпочках  приблизился  к  рыцарю  и  принялся
колотить его по спине сандаловыми бусинами.
   Тот, смеясь, однако же весьма смущенный, пытался увернуться, а старик
гонялся за ним и дубасил, повторяя:
   - Турчин ты этакой, татарва, вот тебе, вот тебе! Exorciso  te  .  А  mores  где?  За
женщинами подглядывать? А вот тебе, вот тебе!
   - Ваша милость! - вскричал Нововейский.  -  Негоже,  чтобы  священные
четки плетью служили! Помилуйте, не было у меня грешных помыслов.
   - Негоже, говоришь, святыми четками тебя лупцевать? А вот и неправда!
Святая верба в предпасхальное воскресенье  тоже  небось  розгой  служит!
Четки эти прежде были языческими, Субагази принадлежали,  но  я  их  под
Збаражем у него отнял,  а  после  уж  их  нунций  апостольский  освятил.
Гляди-ка, настоящий сандал!
   - Настоящий-то пахнуть должен!
   - Мне четками пахнет, а тебе девицей.  Ужо  огрею  тебя  как  следует
быть, нет ничего лучше святых четок для изгнания беса!
   - Жизнью клянусь, не было у меня грешных помыслов!..
   - Никак, благочестие побудило тебя дырку расковырять?
   - Не благочестие, но любовь, да такая, что не  диво,  ежели  разорвет
меня, как гранатой! Ей-богу, святая правда! Слепни  коня  так  летом  не
изводят, как чувство меня извело!
   - Гляди, не греховное ли тут  вожделение,  ты  же  на  месте  не  мог
устоять, когда я вошел, с ноги на ногу  переминался,  будто  на  угольях
стоишь.
   - Ничего я не видел, богом клянусь, щелочку только ковырял!
   - Ох, молодость... Кровь не водица! Мне и то  часом  приходится  себя
окорачивать, leo  еще живет во мне, qui querit quem  devoret
. А коли чистые  у  тебя  намерения,
стало быть, о женитьбе думаешь?
   - О женитьбе? Великий боже! Да о чем же мне еще думать? Не только что
думаю, а словно кто меня шилом к тому побуждает! Ты,  ваша  милость,  не
знаешь, верно, что я вчера уже пани Боской открылся и  у  отца  согласия
испросил?
   - Порох, не парень, черт тебя побери! Когда  так,  это  дело  другого
рода, говори, однако, как все было?
   - Пани Боская пошла вчера в комнаты для Зосеньки шаль вынести, а я за
нею. Оборотилась она: "Кто там?" Я - бух ей в ноги: "Бейте  меня,  мама,
но Зосю отдайте, счастье мое, любовь мою". Пани  Боская,  опамятовавшись
немного,  так  говорит:  "Все  тут  тебя,  сударь,  хвалят  и  достойным
кавалером почитают, а у меня муж в неволе, Зося без  опеки  осталась;  и
все же нынче я ответа не дам, и завтра не  дам,  только  попозже,  да  и
тебе, сударь, тоже родительское изволение получить надобно".  Сказала  и
пошла себе, может, подумала, будто я все это спьяну. И то сказать, был я
хмельной...
   - Пустое! Все во хмелю были! Ты заметил ли, как  у  нвирака  этого  с
анардратами клобуки набекрень съехали?
   - Не заметил, потому что умом раскидывал,  как  бы  поскорее  у  отца
согласие выманить.
   - Трудно пришлось?
   - Утром пошли мы с ним оба  на  квартиру;  железо-то  куется,  покуда
горячо, вот я и подумал: хорошо бы прощупать осторожно, как отец к моему
предприятию отнесется,  и  так  ему  говорю:  "Послушайте,  отец,  такая
припала мне охота на Зоське жениться, что немедля ваше согласие надобно,
а коли не дадите его, я к веницейцам служить подамся, и только вы меня и
видели". Он как кинется на меня! "Ты такой-сякой, -  говорит,  -  и  без
изволения прекрасно обходишься! Отправляйся к веницейцам своим или девку
бери, об одном предупреждаю, ни гроша не получишь, ни из  моего,  ни  из
материного состояния - это все мое!"
   Заглоба выпятил нижнюю губу.
   - О, плохо дело!
   - Погоди, сударь! Я как услышал это, говорю ему: "Да разве ж я  прошу
чего или требую? Благословение мне надобно, и ничего более,  того  добра
басурманского, что саблей я завоевал, мне на хорошую аренду, а то  и  на
свою деревеньку станет. А материно, оно пускай Эвке в приданое идет,  да
я еще горсть-другую бирюзы ей подкину, да атласа, да парчи  штуку,  а  в
черную годину еще и вас, отец, наличными выручу". Тут  отца  любопытство
разобрало. "Вы ходит, ты такой богатый? - спрашивает. - Боже милостивый!