Посполитой всякий волен свою веру исповедовать. Еще  валахи  тут  живут,
армяне и греки.
   - Греков я как-то в Каменце видела, - сказала Бася.  -  Они,  торгуя,
повсюду проникают, хотя живут довольно далеко отсюда.
   - Поставлен город тоже необычно, -  сказал  Азья.  -  Сюда  множество
людей приходит торговать. Вон то поселение  на  отшибе,  что  мы  издали
видели, зовется Сербы.
   - Въезжаем, - сказала Бася.
   Они въехали в город. Странный запах кожи и кислоты шибанул их. То был
запах сафьяна, выделкой которого занимались, по сути  дела,  все  жители
Могилева, армяне в особенности. Азья верно  говорил  -  город  отличался
своеобразием. У домов, построенных на азиатский манер, окна были забраны
густой деревянной решеткой и зачастую вовсе не выходили на  улицу,  зато
со дворов взвивался кверху сноп огней. Улицы были немощеные, хотя  камня
в окрестностях хватало.  Кое-где  высились  странной  формы  строения  с
решетчатыми, прозрачными стенами. То были сушильни, где свежий  виноград
превращался в изюм. Запах сафьяна царил в городе повсюду.
   Пан Гоженский, главный  над  пехотою,  предупрежденный  черемисами  о
прибытии супруги хрептевского коменданта, выехал  верхом  ей  навстречу.
Это был человек уже немолодой,  косноязычный  и  шепелявый  -  лицо  его
прошила янычарская пуля. Когда он, непрестанно заикаясь,  завел  речь  о
звезде, "коя взошла на небеса могилевские", Бася чуть  не  прыснула.  Но
принял он ее весьма  гостеприимно.  В  фортеции  ожидал  их  ужин  и  на
редкость удобный ночлег: свежие  и  чистые  пуховые  постели,  взятые  в
секвестр у богатых армян. Гоженский, заикаясь,  поведал  им  за  ужином,
поздним уже вечером, вещи столь интересные, что их стоило послушать.
   По его словам, неспокойным каким-то ветром повеяло вдруг  из  степей.
Пронесся слух, будто мощный чамбул крымской  орды,  стоявший  у  Дороша,
внезапно двинулся к Гайсыну и к северу от него; к чамбулу присоединилось
несколько тысяч казацких конников. Кроме  того,  невесть  откуда  пришло
много иных тревожных слухов, однако Гоженский не слишком в них верил.
   - Зима на дворе, - сказал он, - а с той поры как господь бог сотворил
этот край, татары исключительно весной  начинают  шевелиться,  поскольку
обозов у них нет и фураж для лошадей они с  собою  брать  не  могут.  Мы
хорошо знаем: турков только мороз на дворе  держит,  так  что  с  первой
травою жди гостей, но чтобы зимой - никогда в это не поверю.
   Бася долго  терпеливо  ждала,  пока  Гоженский  все  выскажет,  а  он
заикался и двигал губами, словно что-то беспрерывно жевал.
   - А как же вы,  сударь,  разумеете  продвижение  орды  к  Гайсыну?  -
наконец спросила она.
   - А так разумею, что там, где стояли орды, лошади почитай  всю  траву
из-под снега выгребли, вот и хотят они в другом месте  кош  заложить.  И
того не исключаю, что орда, близ Дорошева войска  расположившись,  не  в
ладах с ним - это дело обычное... И союзники они,  и  воюют  вместе,  но
стоит солдатам ихним рядом оказаться - что на пастбище, что на базаре, -
и готово дело, драка.
   - Это верно, - подтвердил Азья.
   - И вот еще что, -  продолжал  Гоженский,  -  вести  эти  не  directe
 от наездников пришли, а от мужиков,  да
и здешние татары вдруг заговорили об этом. Три  дня  тому  пан  Якубович
языков из степи привез, они вести эти подтвердили; вот вся конница  враз
и выступила.
   - Выходит, вы, сударь, с одною пехотой тут остались? - спросил Азья.
   -  Не  приведи  господь!  Сорок  человек!  Едва  хватает  для  охраны
крепости; кабы одни лишь могилевские татары поднялись, и то не знаю, как
бы я справился.
   - Но они-то хотя бы не поднимутся? - спросила Бася.
   - Да нет, ни к чему им. Большинство постоянно в Речи Посполитой живет
с женами да с детьми - это наши люди. Ну, а чужие -  те  торговать  сюда
прибыли, не воевать. Народ мирный.
   - Я вашей милости пятьдесят своих всадников оставлю, - сказал Азья.
   - Награди вас бог! Очень вы мне этим удружите,  будет  кого  к  нашей
коннице за вестями посылать. А и вправду можете оставить?
   - Могу. В  Рашков  прибудут  отряды  ротмистров,  которые  некогда  к
султану перешли, а нынче пожелали вернуться на службу  Речи  Посполитой.
Крычинский, тот несомненно придет с тремястами коней; может  статься,  и
Адурович, остальные подойдут позднее. Гетман велел мне  над  всеми  ними
принять командование - к весне, глядишь, целая дивизия соберется.
   Гоженский поклонился Азье. Знал он его давно, да не слишком ценил как
человека сомнительного происхождения. Теперь, однако, он знал, что  Азья
сын Тугай-бея, весть эту принес первый караван, в котором нвирак ехал; и
Гоженский чтил теперь молодого татарина и за то, что в нем  течет  кровь
великого, хотя и  враждебного  воителя,  и  как  офицера,  коему  гетман
доверил столь важное дело.
   Азья вышел, чтобы отдать распоряжения, вызвал к себе сотника Давида и
сказал ему так:
   - Давид, сын Искандера, ты с полсотней коней в Могилеве останешься, и
пусть глаза твои видят, а  уши  слышат,  что  окрест  творится.  А  если
Маленький Сокол послание какое из Хрептева мне вослед пошлет,  то  гонца
задержишь, письмо отымешь и через верного человека мне  отошлешь.  Здесь
останешься, покуда я приказа не пришлю, чтобы ворочался, а  тогда,  коли
гонец мой скажет, что ночь стоит, ты тихо город покинешь, а коли  скажет
он, что день близится, ты город подожжешь, а  сам  на  молдавский  берег
переправишься и пойдешь, куда будет велено...
   - Да будет так, господин! - ответил Давид. - Глазами  смотреть  буду,
ушами слушать; гонцов от Маленького  Сокола  задержу  и,  письма  у  них
отнявши, тебе через  верного  человека  перешлю.  Останусь  тут,  покуда
приказ не получу, а тогда, коли гонец твой скажет,  что  ночь  стоит,  -
спокойно город покину, а коли скажет он, что  день  близок,  -  я  город
подожгу, сам же на молдавский берег переправлюсь и подойду,  куда  будет
велено.
   Поутру, чем свет, отряд, уменьшенный  на  пятьдесят  коней,  пустился
снова в путь. Гоженский проводил Басю за могилевскую  лощину,  произнес,
заикаясь, прощальную речь  и  воротился  в  Могилев,  а  путешественники
поспешили к Ямполю.
   Азья весел был  необычайно  и  так  подгонял  людей,  что  Бася  даже
удивилась.
   - С чего это ты, сударь, так торопишься? - спросила она.
   - Всякий к счастью своему торопится, а меня оно в Рашкове ожидает.
   Эва, приняв эти слова на свой счет, улыбнулась  нежно  и,  набравшись