чужбину, на край света.
   Озираясь окрест, она невольно придержала коня  и  вскоре  отстала  от
саней и отряда. Спустя минуту Азья присоединился  к  ней;  отлично  зная
здешние места, он стал показывать их и называть.
   Но продолжалось это недолго - земля начала вдруг дымиться.  Очевидно,
зима в  южной  этой  стороне  была  менее  суровой,  нежели  в  лесистом
Хрептеве. Кое-где  в  ложбинах,  расселинах,  на  горных  уступах  и  на
северных склонах гор лежал, правда, снег, но земля  не  сплошь  была  им
покрыта, она  чернела  зарослями  кустарника  или  поблескивала  влажной
пожухлой травой.
   От травы этой поднималась теперь летучая белесая мгла и парила  низко
над землей, так что издали казалось, будто большая вода сплошь заполнила
долины и широко разлилась по всей равнинной местности; затем мгла начала
возноситься все выше, заслоняя солнечный свет и переменяя  погожий  день
на мглистый и хмурый.
   - Завтра дождь будет, - сказал Азья.
   - Только бы не сегодня. Далеко ли еще до Рашкова?
   Тугай-беевич окинул взглядом едва различимые сквозь туман окрестности
и ответил:
   - Отсюда до Рашкова ближе, нежели обратно до Ямполя.
   И вздохнул с облегчением, словно великая тяжесть спала с его плеч.
   В эту минуту со стороны отряда послышался конский топот  и  в  тумане
замаячил всадник.
   - Халим! Это он! - вскричал Азья.
   Это и в самом деле был  Халим;  поравнявшись  с  Азьей  и  Басей,  он
соскочил с бахмата и низко поклонился молодому татарину.
   - Из Рашкова? - спросил Азья.
   - Из Рашкова, господин мой! - ответил Халим.
   - Что там слыхать?
   Старик поднял к Басе безобразное, иссохшее от тяжких испытаний  лицо,
как бы спрашивая взглядом, может ли он говорить при ней.
   - Говори смело! - сказал Тугай-беевич. - Войско вышло?
   - Да, господин. Горстка их там осталась.
   - Кто их повел?
   - Пан Нововейский.
   - А Пиотровичи выехали в Крым?
   - Давно уж. Остались только две женщины и старый  пан  Нововейский  с
ними.
   - Крычинский где?
   - На том берегу. Ждет!
   - Кто там с ним?
   - Адурович со своим отрядом. Оба бьют тебе челом,  сын  Тугай-бея,  и
отдаются во власть твою - и, те, кто не успел еще подойти.
   - Прекрасно! - сказал Азья, и глаза его загорелись. - Немедля мчись к
Крычинскому и вели ему Рашков занять.
   - Воля твоя, господин!
   Халим мгновенно вскочил на коня и исчез, как призрак, в тумане...
   Страшным, зловещим огнем горело  лицо  Азьи.  Решающая,  долгожданная
минута, минута наивысшего его счастья  наступила...  Однако  сердце  его
билось так сильно, что перехватывало дыхание... Какое-то время он  молча
ехал рядом с Басей и, лишь когда почувствовал, что голос не изменит ему,
обратил к ней бездонные сверкающие глаза и сказал:
   - Теперь мне надобно открыться вам, ваша милость...
   - Слушаю, - ответила Бася,  пристально  в  него  вглядываясь,  словно
надеясь прочесть что-то в изменившемся его лице.

ГЛАВА XXXVIII

   Азья на своем коне вплотную, стремя в стремя, приблизился к  Басиному
скакуну и еще несколько десятков шагов ехал  молча.  Все  это  время  он
старался успокоиться и не мог взять в толк, отчего так это  трудно  ему,
раз уж Бася у него в руках и никто в целом мире не  в  силах  теперь  ее
отнять. Но он и сам того не  ведал,  что  в  душе  его,  вопреки  всякой
очевидности, тлела искорка надежды на то, что желанная  женщина  ответит
ему взаимностью. Надежда была слабая, но жаждал он этого так сильно, что
его трясло как в ознобе. Нет, не протянет к нему рук желанная, не упадет
в его объятья, не скажет слов, о которых мечтал он ночи напролет: "Азья,
я твоя!" - не прильнет устами к его устам, он знал это... Но как  примет
она его слова? Что скажет?  Лишится  ли  чувств,  как  голубь  в  когтях
ястреба, и позволит взять себя, подобно тому же бессильному голубю?  Или
в слезах станет молить о пощаде,  иль  криком  ужаса  огласит  пустынные
места? К лучшему ли все это, к худшему ли?  Такие  вопросы  теснились  в
голове татарина. А меж тем  пробил  час  отбросить  всякое  притворство,
снять личину  и  открыть  ей  истинное,  страшное  свое  лицо...  Страх!
Тревога! Еще, еще минута - и все свершится!
   В конце концов удушливое беспокойство - как оно бывает у  хищников  -
начало сменяться яростью... И он принялся разжигать ее в себе.
   "Как бы то ни было, - думал он, - она моя, вся моя,  моею  еще  нынче
будет и завтра будет моей, а после - ей уж не вернуться к мужу, только и
останется, что за мною идти..."
   При этой мысли дикая радость вспыхнула в нем, и  он  заговорил  вдруг
голосом, который ему самому показался чужим:
   - Вы, ваша милость, до сей поры не знали меня!..
   - В этом тумане  очень  голос  у  тебя  переменился,  -  с  некоторым
беспокойством ответила Бася, - и в самом деле будто кто другой говорит.
   - В Могилеве войска нету, и в Ямполе нету, и в Рашкове нету!  Я  один
тут над всеми повелитель!.. Крычинский, Адурович и прочие  -  рабы  мои,
ибо я князя, владыки, сын, я им визирь и мурза наивысший,  я  вождь  им,
как Тугай-бей был вождь, я им хан, на моей стороне сила, и все здесь мне
подвластно...
   - Почему ты, сударь, говоришь мне это?
   - Вы, ваша милость, до сей поры не знали меня... Рашков уже близок...
Я хотел стать  гетманом  татарским,  Речи  Посполитой  служить,  да  пан
Собеский не дозволил...  Отныне  не  польский  я  татарин  и  никому  не
подвластен, я  сам  большие  чамбулы  поведу,  на  Дороша  или  на  Речь
Посполитую, это уж как вы, ваша милость, пожелаете, как вы мне велите!
   - Как я велю?.. Азья, да что с тобою?
   - А то со мною, что все тут мои рабы, а я - твой раб! Что мне гетман!
Дозволил - не дозволил! Слово, ваша милость, молви, и я Аккерман к ногам
твоим положу, и Добруджу тоже; и те орды, что в улусах тут живут, и  те,