Алексин, но граждане храбро оборонялись и побили много татар. Скоро, однако,
нечем стало более обороняться, не  осталось  ни  стрелы,  ни  копья;  татары
зажгли город, и он сгорел с людьми и добром их; кто же выбежал из  огня,  те
попались в руки татарам. Князь Юрий Васильевич и воеводы  стояли  на  другом
берегу и плакали, но помочь не могли по глубине Оки в этом месте. После  хан
спросил одного пленника: "Куда девались алексинцы? Сгорело их мало и в  плен
попалось также  мало?"  Пленник,  которому  посулили  свободу  за  открытие,
объявил, что  более  тысячи  человек  со  всем  добром  забежали  в  тайник,
выведенный к реке; татары взяли тайник, и тут уже ни один алексинец не  ушел
от них. Истреблением Алексина, впрочем, и ограничились  все  успехи  Ахмата;
слыша, что сам великий князь стоит в Ростиславле, царевич Даньяр Касимович с
татарами и русскими - в Коломне, брат великого князя Андрей Васильевич  -  в
Серпухове, видя перед  собою  многочисленные  полки  князя  Юрия,  как  море
колеблющиеся в светлом вооружении, хан двинулся  назад,  в  свои  улусы.  По
некоторым же известиям, Ахмат принужден  был  отступить  вследствие  моровой
язвы, открывшейся в его войске; впрочем, страх Ахматов будет понятен  и  без
моровой язвы, если справедливо известие одного летописца, что у русских было
180000 войска, стоявшего в разных местах на пространстве 150 верст.
     После этого, как видно,  заключен  был  мир  между  Ахматом  и  великим
князем; под 1474 годом встречаем известие о приходе из Орды Никифора Басенка
с  Ахматовым  послом  Кара-Кучуком,  который  привел  с  собою  600   татар,
принадлежавших к посольству, получавших  поэтому  пищу  от  великого  князя,
кроме 3200 купцов, приведших на продажу более 40000  лошадей.  В  1476  году
приехал в Москву новый посол от Ахмата звать великого князя  в  Орду;  Иоанн
отправил с ним к хану своего посла Бестужева, неизвестно  с  какими  речами.
Известно только то, что эти речи  не  понравились;  есть  известие,  впрочем
сильно подозрительное, что когда  хан  отправил  в  Москву  новых  послов  с
требованием дани, то Иоанн взял басму (или ханское изображение), изломал ее,
бросил на землю, растоптал ногами, велел умертвить послов, кроме  одного,  и
сказал ему: "Ступай объяви хану: что случилось с его басмою  и  послами,  то
будет и с ним, если он не оставит меня в покое".  Гораздо  вероятнее  другое
известие, что великую  княгиню  Софию  оскорбляла  зависимость  ее  мужа  от
степных варваров, зависимость, выражавшаяся платежом дани, и что  племянница
византийского императора так уговаривала Иоанна  прервать  эту  зависимость:
"Отец мой и я захотели лучше отчины лишиться, чем дань давать; я отказала  в
руке своей богатым, сильным князьям и королям для веры, вышла за тебя, а  ты
теперь хочешь меня и детей моих сделать данниками; разве у тебя мало войска?
Зачем слушаешься рабов своих и не хочешь стоять за  честь  свою  и  за  веру
святую?" К этому известию прибавляют, будто по старанию  Софии  у  послов  и
купцов татарских взято было  Кремлевское  подворье,  будто  София  уговорила
Иоанна не выходить пешком навстречу к послам ордынским,  привозившим  басму,
будто древние князья кланялись при этом послам, подносили кубок с кумысом  и
выслушивали ханскую грамоту, стоя на коленях; будто Иоанн для избежания этих
унизительных обрядов сказывался больным при въезде послов ханских; но  можно
ли допустить, чтоб отец и дед Иоаннов подвергались этим обрядам,  если  даже
допустим, что иностранцы, свидетельствующие о них, и сказали полную правду?
     Как бы то ни было, вероятно, что Ахмат не был доволен поведением Иоанна
и в 1480 году, заслышав о восстании братьев великого  князя  и  согласившись
опять  действовать  заодно  с  Казимиром  литовским,  выступил  на   Москву;
летописцы говорят, что и на этот  раз  король  был  главным  подстрекателем.
Получивши весть о движении Ахмата, великий князь начал отпускать  воевод  на
берега Оки: брата, Андрея Меньшого, отправил в Тарусу,  сына,  Иоанна,  -  в
Серпухов и, получивши весть, что хан приближается к Дону, отправился  сам  в
Коломну 23 июля. Но хан, видя, что по Оке расставлены  сильные  полки,  взял
направление к западу,  к  Литовской  земле,  чтоб  проникнуть  в  московские
владения чрез Угру; тогда Иоанн велел сыну  и  брату  спешить  туда;  князья
исполнили приказ, пришли к Угре прежде татар, отняли броды и перевозы.
     В Москве сели в осаде: мать великого князя инокиня Марфа, князь  Михаил
Андреевич  Верейский,  митрополит  Геронтий,  ростовский  владыка   Вассиан,
наместник  московский  князь  Иван  Юрьевич  Патрикеев  с  дьяком   Василием
Мамыревым; а жену свою, великую  княгиню  Софию  (римлянку,  как  выражаются
летописцы), Иоанн послал вместе с казною на  Белоозеро,  давши  наказ  ехать
далее к морю  и  океану,  если  хан  перейдет  Оку  и  Москва  будет  взята.
Касательно  самого  великого  князя  мнения   разделились:   одни,   приводя
непостоянства военного счастья, указывая на пример  великого  князя  Василия
Васильевича, взятого в плен казанскими татарами в Суздальском бою,  указывая
на бедствия, бывшие следствием этого плена,  думали,  что  Иоанн  не  должен
выводить войска  против  татар,  но  должен  удалиться  на  север,  в  места
безопасные; другие же, особенно духовенство, и из  духовных  преимущественно
Вассиан,  архиепископ  ростовский,  по  талантам,  грамотности   и   энергии
выдававшийся на первый план, думали, что великий князь должен  оставаться  с
войском на  границах;  летописец,  оставивший  нам  подробнейший  рассказ  о
событии,  держался  того  же  мнения  и  сильно  вооружался  против   людей,
настаивавших на удалении великого  князя  от  границ,  именно  против  двоих
приближенных бояр, Ивана Васильевича Ощеры и Григория Андреевича Мамона.  По
его словам, эти богатые люди думали только о богатстве  своем,  о  женах,  о
детях, хотели укрыть их и самих  себя  в  безопасных  местах  и  припоминали
Иоанну  Суздальский  бой,  как  отца  его  взяли  татары  в  плен  и   били;
припоминали, что когда Тохтамыш приходил, то великий князь Димитрий бежал  в
Кострому, а не бился с ханом. Но должно заметить, что летописец, равно как и
Вассиан в послании своем, удивительным для нас образом смешивают  две  вещи:
удаление великого  князя  от  войска  и  бегство  целого  войска,  покинутие
государства на жертву татарам, что, по их словам,  Ощера  и  Мамонов  именно
советовали. Великий князь, оставя войско на берегу Оки  и  приказавши  сжечь
городок Каширу, поехал в Москву, чтоб посоветоваться с матерью, митрополитом
и боярами, а князю Даниилу Холмскому дал приказ - по первой присылке от него
из Москвы ехать  туда  же  вместе  с  молодым  великим  князем  Иоанном.  30
сентября, когда  москвичи  перебирались  из  посадов  в  Кремль  на  осадное
сиденье, вдруг увидали они великого князя, который въезжал в город вместе  с
князем Федором Палецким; народ подумал, что все кончено, что татары идут  по
следам Иоанна; в толпах послышались  жалобы:  "Когда  ты,  государь  великий
князь, над нами княжишь в кротости и тихости, тогда нас  много  в  безлепице
продаешь; а теперь сам разгневал царя, не платя ему выхода, да  нас  выдаешь
царю и татарам". В Кремле встретили Иоанна митрополит и Вассиан;  ростовский
владыка, называя его бегуном, сказал ему: "Вся кровь христианская  падет  на
тебя за то, что, выдавши христианство,  бежишь  прочь,  бою  с  татарами  не
поставивши и не бившись с ними; зачем  боишься  смерти?  Не  бессмертный  ты
человек, смертный; а без року смерти нет ни человеку, ни  птице,  ни  зверю;
дай мне, старику, войско в руки,  увидишь,  уклоню  ли  я  лицо  свое  перед
татарами!" Великий князь, опасаясь граждан, не поехал  на  свой  кремлевский