не встречаем более известий о сношениях их с Казимиром; в этом  году  король
прислал к ним с жалобою на обиды, которые терпят в Пскове купцы виленские  и
полоцкие,  также  на  обиды,  претерпеваемые   от   псковичей   пограничными
литовскими  жителями.  Псковичи  отвечали  жалобою   на   луцкого   воеводу,
пограбившего их купцов, на воевод и мещан других городов, которые их  купцам
с немцами торговать не дают, послы должны были сказать также  королю:  "И  о
том тебе, своему господину, честному великому королю, челом бьем и жалуемся,
что немцы, князь местер, пришедши на миру и на крестном целовании  на  землю
св. Троицы, на отчину великих князей, два пригорода взяли,  волости  пожгли,
христианство пересекли и в полон свели.  А  теперь  слышали  мы,  что  князь
местер тебе бьет челом на нас, просит у тебя силы в  помочь  на  Псков,  сам
будучи виноват перед Псковом, и ты бы силы князю местеру в помочь  не  давал
на Псков. Да и о том челом бьем, что князь местер наших псковичей полонил, и
они чрез твою Литовскую землю бегают ко Пскову из Немецкой земли, а Литва их
ко Пскову не пускает: и ты бы пожаловал, не велел своим их задерживать". При
этом послы поднесли королю в дар от Пскова пять рублей да  от  себя  полтора
рубля, королевичам - по полтине, королеве от Пскова - рубль,  старший  посол
от себя - полтину, младший - золотой венгерский. Король обещал во всем  дать
управу. В 1492 году Казимир прислал во Псков  с  требованием  выдачи  беглых
литовцев и боярских людей, ушедших из Полоцкой области.
     В том же году умер  Казимир;  Польша  и  Литва  разделились  между  его
сыновьями: Яну Альбрехту досталась Польша, Александру  -  Литва.  Посылая  в
Крым Константина Заболоцкого, Иоанн  велел  ему  сказать  Менгли-Гирею,  что
король умер, остались у него дети, такие же Москве и Крыму  недруги,  как  и
отец; чтоб хан с ними не мирился, чтоб шел на  Литву,  великий  князь  также
хочет сам сесть на коня. При Казимире Иоанн не хотел начинать  явной  войны,
позволял послам своим соглашаться провожать хана в поход на Литву  только  в
крайности, теперь же дает такой наказ Заболоцкому: "Пойдет хан  на  Литву  и
велит ему идти с собою,  то  ему  идти,  не  отговариваться;  говорить  царю
накрепко, чтоб непременно пошел на Литовскую землю; если царь  пойдет,  чтоб
шел на Киев". Заболоцкий отвечал, что по его настоянию  хан  велел  схватить
литовского посла князя Ивана Глинского и хочет идти  сам  на  Литву.  Крымцы
воевали между Киевом и Черниговом, но это были ничтожные отряды.  Иоанн  был
недоволен и писал Заболотскому: "Пишет мне царь, что беспрестанно  его  люди
Литовскую землю воюют,  а  мы  здесь  слышали,  что  мало  их  приходило  на
Литовскую землю и не брали ничего; нынче он сына  послал  и  с  ним  пятьсот
человек; но пятьюстами человек какая война Литовской земле?" При этом послан
был наказ послу: "Если хан спросит: а зачем князь  великий  сам  не  сел  на
коня?" - то отвечать: "Не знаю, будут другие послы, те скажут зачем". Поехал
другой посол; ему дан был наказ: "Если спросит хан, зачем князь великий  сам
не сел на коня?" - отвечать: "За нарядом тяжелым".
     Иоанн сам не хотел садиться  на  коня,  но  воевода  его,  князь  Федор
Оболенский, напал на Мценск и Любутск, сжег их, вывел  в  плен  наместников,
бояр и многих других людей; другой московский отряд захватил  два  города  -
Хлепень и Рогачев. Литве было трудно отбиваться от Иоанна и от  Менгли-Гирея
вместе; начали думать о мире с Москвою и, чтоб склонить Иоанна  к  уступкам,
решили предложить ему брачный союз одной из дочерей  его  с  великим  князем
Александром. Пан Ян Заберезский, наместник полоцкий, прислал  в  Новгород  к
тамошнему воеводе Якову,  Захарьичу  писаря  своего  Лаврина  под  предлогом
покупки  разных  вещей  в  Новгороде,  а  в  самом  деле  с  предложением  о
сватовстве. Яков Захарьич, услыхав это  предложение,  сам  поехал  в  Москву
объявить о нем великому князю. Иоанн сначала приговорил было с боярами,  что
Якову не следует посылать к Заберезскому своего человека с  ответом  на  его
предложение, но потом, когда  Яков  уехал  уже  в  Новгород,  великий  князь
передумал и послал ему приказ отправить своего человека к  Заберезскому,  не
прекращая,  впрочем,  военных  действий,  "потому  что  и  между  государями
пересылка бывает, хотя бы и полки сходились"; велел писать  вежливо,  потому
что Заберезский писал вежливо; посланный должен был  изведать  все  тамошние
дела: как Александр живет с панами, как у них дела в земле, какие слухи  про
Александровых братьев. В Москве поняли, зачем в Литве  хотят  прежде  начать
дело о сватовстве, и потому посланец  Якова  Захарьича  должен  был  сказать
Заберезскому, что до мира нельзя толковать о браке.
     Но  литовские  паны  продолжали  настаивать  на  сватовстве:   тот   же
Заберезский писал в Москву к тамошнему первому боярину, князю Ивану Юрьевичу
Патрикееву: "Дознайся у своего  государя,  великого  князя,  захочет  ли  он
отдать дочку свою за нашего господаря, великого князя Александра? А мы здесь
с дядьми и братьями нашими (т. е. с старшими и равными панами) хотим  в  том
деле постоять". Наконец, в  ноябре  1492  года  явился  в  Москву  посол  от
Александра, пан Станислав Глебович, который начал дело жалобами  на  прежние
обиды Литве от Москвы при Казимире  и  новые  при  Александре,  на  сожжение
Мценска и Любутска, взятие Хлепеня и Рогачева,  сожжение  Масальска,  взятие
Негомири и Бывалицы -  волостей  князя  Бывалецкого-Вяземского,  Тешинова  -
волости  князей  Крошинских.  Отправивши  посольство,  Станислав  обедал   у
великого князя, который, по  обычаю,  отпустил  после  обеда  на  посольское
подворье князя Ноздреватого с медом поить Глебовича. Во время угощения,  уже
в нетрезвом виде, Станислав  начал  говорить  Ноздреватому  о  сватовстве  и
заключении мира, объявил, что должен говорить об этом с князем  Патрикеевым,
и действительно на пиру у последнего начал речь о сватовстве;  но  Патрикеев
на этот раз ничего не отвечал, потому что время и положение  Глебовича  было
неприличное, на другой день уже по приказу великого князя он спросил у посла
о деле, и тот отвечал, что говорил от себя, а не по приказу своего  великого
князя, и просил, чтоб Патрикеев выведал у Иоанна, хочет ли  он  выдать  дочь
свою за Александра. Князь Иван Юрьевич отвечал вопросом: "По-вашему,  какому
делу надобно быть прежде: миру или сватовству?"  Посол  отвечал,  что  когда
великие литовские  люди  приедут,  то  они  об  этом  поговорят  с  великими
московскими людьми. Этим пока покончились речи о сватовстве;  на  жалобы  же
посла великий князь отвечал через казначея своего Дмитрия Владимировича, что
Литва  обижает  Москву,  а  не  наоборот,  что  жители  Мценска  и  Любутска
беспрестанно нападали на московские области и  на  сторожей,  что  наши,  не
могши более терпеть этого, ходили на Мценск  и  Любутск  за  своими  женами,
детьми и имением, что Хлепень в  старых  договорах  приписан  к  Московскому
княжеству, а Рогачев исстари принадлежит Твери, что о сожжении  Масальска  в
Москве еще не получено известия. Князь Патрикеев сказал от себя послу,  что,
когда будет мир, для заключения которого литовские послы должны  приехать  в
Москву, тогда и дело о сватовстве начнет  делаться,  чего  московские  бояре
желают. А потом князь Иван Юрьевич говорил, между прочим, в разговоре,  чтоб
при деле лишних речей не было: как прежде приезжал от короля Казимира  посол
для  заключения  мира,  то  много  было  лишних  речей,  отчего  дело  и  не
состоялось. К Заберезскому Патрикеев отправил своего  человека  с  грамотою,
где писал то же самое, т. е. что прежде надобно мир заключить  и  чтоб  паны