на ратных людей, которые бросились бежать  к  Кременцу,  думая,  что  татары
перешли уже чрез реку  и  гонятся  за  ними;  но  Иоанн  не  довольствовался
отступлением к Кременцу: он дал приказ отступить еще от Кременца к Боровску,
обещая дать битву татарам  в  окрестностях  этого  города.  Летописцы  опять
говорят, что он продолжал слушаться  злых  людей,  сребролюбцев,  богатых  и
тучных предателей христианских, потаковников бусурманских. По Ахмат не думал
пользоваться отступлением русских войск; простоявши на Угре до 11 ноября, он
пошел назад чрез литовские волости, Серенскую и  Мценскую,  опустошая  земли
союзника своего Казимира, который, будучи занят домашними делами и  отвлечен
набегом крымского хана на Подолию, опять не исполнил своего  обещания.  Один
из сыновей Ахматовых вошел было в московские волости, но был прогнан  вестью
о близости великого  князя,  хотя  за  ним  в  погоню  пошли  только  братья
великокняжеские. О  причинах  отступления  Ахматова  в  летописях  говорится
разно: говорится, что когда русские начали отступать от Угры, то неприятель,
подумав, что они уступают ему берег и  хотят  биться,  в  страхе  побежал  в
противную сторону. Но положим, что татары подумали, будто русские  отступают
для  завлечения  их  в  битву;  все  же  они  отступали,  а   не   нападали;
следовательно, татарам не для чего было  бежать;  потом  великий  князь  дал
приказание своим войскам отступить от Угры, когда эта река стала, она  стала
26 октября; положим, что между установлением ее и приказанием великого князя
протекло несколько дней, но все же не пятнадцать,  ибо  хан  пошел  от  Угры
только II ноября;  следовательно,  если  мы  даже  и  допустим,  что  татары
побежали, видя отступление русских, то должны будем допустить, что они потом
остановились и, подождав еще до 11 ноября, тогда уже выступили  окончательно
в обратный поход. Другие летописцы говорят правдоподобнее, что  с  Дмитриева
дня (26 октября) стала зима и реки все стали, начались лютые морозы, так что
нельзя было смотреть;  татары  были  наги,  босы,  ободрались;  тогда  Ахмат
испугался и побежал прочь 11 ноября. В некоторых летописях находим известие,
что Ахмат бежал, испугавшись примирения великого князя с братьями.  Все  эти
причины можно принять вместе: Казимир не приходил на  помощь,  лютые  морозы
мешают даже смотреть, и в такое-то время года надобно идти вперед, на север,
с нагим и босым войском и прежде  всего  выдержать  битву  с  многочисленным
врагом, с которым после Мамая татары не  осмеливались  вступать  в  открытые
битвы; наконец, обстоятельство, главным образом побудившее Ахмата напасть на
Иоанна, именно усобица последнего с братьями, теперь более не существовало.
     Ахмат возвращался  в  степь  с  добычею,  награбленною  им  в  областях
литовских. На отнимку этой добычи отправился хан Шибанской,  или  Тюменской,
орды  Ивак,  соединившись  с  ногаями.  Ахмат,  не   подозревая   опасности,
разделился  с  своими  султанами  и  с  малым  числом  войска,  без   всякой
осторожности стал зимовать на устьях Донца. Здесь 6 января 1481  года  напал
на него Ивак и собственноручно убил сонного, после чего отправил к  великому
князю посла объявить, что супостата его уже нет больше; Иоанн принял посла с
честью, дарил и отпустил  с  дарами  для  Ивака.  Таким  образом,  последний
грозный  для  Москвы  хан  Золотой  Орды  погиб  от   одного   из   потомков
Чингисхановых; у него остались сыновья, которым также суждено было погибнуть
от татарского  оружия.  Еще  в  княжение  Василия  Темного  стала  известной
Крымская орда, составленная  Едигеем  из  улусов  черноморских;  но  сыновья
Едигеевы погибли в усобицах, и родоначальником знаменитых  в  нашей  истории
Гиреев крымских был Ази-Гирей, сохранявший во все  продолжение  своей  жизни
дружбу с Казимиром литовским.  Но  сын  Ази-Гиреев  Менгли-Гирей  вследствие
жестокой наследственной  вражды  с  ханами  Золотой  Орды  почел  за  лучшее
сблизиться с великим князем московским, чтоб вместе действовать против общих
врагов; еще в 1474 году началось это сближение.  Как  дорожил  Иоанн  союзом
Менгли-Гиреевым, имея в виду не одного Ахмата, но также и Литву, и  как  еще
не отвыкли в описываемое время от уважения  к  ханам  или  царям  татарским,
видно из тона посольств и грамот Иоанна к  Менгли-Гирею:  посол  московский,
боярин Никита Беклемишев, должен был говорить хану от имени своего государя:
"Князь великий Иван челом бьет: посол твой Ази-Баба говорил мне, что  хочешь
меня жаловать, в братстве, дружбе и любви  держать,  точно  так,  как  ты  с
королем Казимиром в братстве, дружбе и любви. И я, слышав твое  жалованье  и
видев твой ярлык, послал к тебе бить челом боярина своего  Никиту,  чтоб  ты
пожаловал, как начал меня жаловать, так бы и до конца жаловал". Но, соблюдая
такие учтивости в речах посольских, Иоанн не хотел, однако, чтоб хан на этом
основании позволил себе слишком  повелительный  тон  в  своих  грамотах:  по
великокняжескому  наказу  Беклемишев  должен  был   отговаривать,   чтоб   в
договорной грамоте не было слов: "Я, Менгли-Гирей, царь, пожаловал, заключил
с своим братом" и проч. Но если такова будет форма договорных  грамот  между
Менгли-Гиреем и королем, то посол мог допустить выражение:  пожаловал,  если
Беклемишев успеет отговориться от этого пожалования, то очень будет  хорошо,
если же не успеет, то делать нечего, пусть впишут в ярлык. Заключая  союз  с
врагом Ахмата, чтоб удобнее при случае бороться с последним, Иоанн,  однако,
не  хотел  первый  начинать  этой  борьбы  и  потому  наказал  своему  послу
отговаривать, чтоб в ярлыке не было сказано быть заодно именно на Ахмата, но
чтоб было сказано вообще: "Быть на всех недругов заодно"; если же  посол  не
успеет отговорить, то должен требовать внесения в ярлык следующего  условия:
"Если Ахмат или Казимир пойдут на Москву, то Менгли-Гирей сам должен идти на
них или брата послать";  Беклемишев  никак  не  должен  был  соглашаться  на
условие прервать сношения  с  Ахматом,  не  отправлять  к  нему  послов,  на
требование этого  условия  Беклемишев  должен  был  отвечать:  "Послы  между
Москвою и Ордою не могут не ходить, потому что господаря отчина с Ахматом на
одном поле". Если царь станет требовать поминков, какие шлет ему король,  то
посол должен был отговаривать и  ярлыка  не  брать;  если  же  царь  захочет
написать в ярлык: "Поминки ко мне слать и их не умаливать", то посол  должен
был отговаривать и это условие, но в случае нужды мог согласиться на него.
     Беклемишеву  удалось  отговориться  от  поминков,  но  он  должен   был
согласиться вписать в ярлык пожалование; грамота была написана так: "Вышнего
бога волею я, Менгли-Гирей, царь, пожаловал с братом своим,  великим  князем
Иваном, взял любовь, братство и вечный мир от  детей  на  внучат.  Быть  нам
везде заодно, другу другом быть, а недругу недругом. Мне, Менгли-Гирею царю,
твоей земли и тех князей, которые на  тебя  смотрят,  не  воевать,  ни  моим
уланам, ни князьям, ни козакам; если же без нашего ведома  люди  наши  твоих
людей повоюют и придут к нам, то нам их казнить и  взятое  отдать  и  головы
людские без окупа выдать. Если мой посол от меня пойдет к тебе, то мне его к
тебе послать без пошлин и без пошлинных людей, когда же твой  посол  ко  мне
придет, то он идет прямо ко мне. Пошлинам даражским (дарага, или  дорога,  -
сборщик податей) и никаким другим пошлинам не быть. На  всем  на  этом,  как
писано в ярлыке, я, Менгли-Гирей царь, с своими  уланами  и  князьями  тебе,
брату своему, великому князю Ивану, молвя крепкое слово, шерть (клятву) дал:
жить  нам  с  тобою  по  этому  ярлыку".  После  форма  грамот  Иоанновых  к
Менгли-Гирею была такая: "Государь еси великой,  справедливой  и  премудрой,