церкви св. Георгия (в Яндове),  и  засели  тут,  распустивши  на  колокольне
польское знамя. Другого дела 23 числа не было: гетман употребил этот день на
передвижку своего войска  от  Поклонной  горы  к  Донскому  монастырю,  чтоб
пробиться к городу по Замоскворечью через  нынешние  Ордынскую  и  Пятницкую
улицы; очень быть может, что он не надеялся встретить сильного сопротивления
со стороны стоявших  здесь  козаков  Трубецкого,  ибо  видел  равнодушие  их
накануне; он мог  надеяться,  что  ополчение  Пожарского  захочет  отомстить
козакам и не двинется к ним на помощь. На этот раз Трубецкой расположился по
берегу Москвы-реки от Лужников (старых),  его  же  козацкий  отряд  сидел  в
остроге у церкви св. Климента (на Пятницкой). Обоз Пожарского был расположен
по-прежнему на левом берегу, подле церкви Ильи Обыденного, но сам  Пожарский
с большею  частию  войска  переправился  на  Замоскворечье,  чтоб  вместе  с
Трубецким не пускать гетмана в город.
   24 числа, в понедельник, опять на рассвете, начался бой и продолжался  до
шестого часа по восхождении солнца; поляки смяли русских  и  втоптали  их  в
реку, так что сам Пожарский с своим  полком  едва  устоял  и  принужден  был
переправиться на левый берег; Трубецкой с своими козаками ушел в  таборы  за
реку; козаки покинули и Клементьевский острожек, который тотчас же был занят
поляками, вышедшими из Китая-города.  Поляки,  по  обычаю,  распустили  свои
знамена на церкви св. Климента; этот вид литовских  знамен  на  православной
церкви раздражил козаков: они с яростию бросились опять к острожку и  выбили
оттуда поляков; но одно чувство у  этих  дикарей  быстро  сменялось  другим;
увидав, что они одни бьются  с  неприятелем,  а  дворяне  Пожарского  им  не
помогают, козаки в сердцах опять вышли из острога, ругая дворян: "Они богаты
и ничего не хотят делать, мы наги и голодны и одни бьемся; так не выйдем  же
теперь на бой никогда".
   Клементьевский острог опять был занят поляками, и гетман расположил  свой
обоз у церкви великомученицы Екатерины (на Ордынке). Видя успех  неприятеля,
видя, с другой стороны, что с одним своим ополчением нельзя поправить  дело,
Пожарский и Минин  послали  князя  Дмитрия  Петровича  Лопату-Пожарского  за
келарем Авраамием Палицыным, который в это время  в  обозе,  у  церкви  Ильи
Обыденного, служил  молебен.  Пожарский  упросил  Авраамия  в  сопровождении
многих дворян отправиться в стан к козакам и уговорить их, чтоб  шли  против
поляков и постарались  не  пропустить  запасов  в  Китай  и  Кремль.  Келарь
отправился сначала к самому важному  месту,  к  Клементьевскому  острогу,  у
которого еще стояла толпа козаков, и начал говорить  им:  "От  вас  началось
дело доброе, вы стали крепко за православную веру и прославились  во  многих
дальних государствах своею храбростию: а теперь, братья, хотите такое доброе
начало одним разом погубить?" Эти слова тронули козаков: они  отвечали,  что
готовы идти на врагов и помрут, а без победы не  возвратятся,  только  пусть
келарь едет в таборы к другим козакам и уговорит их также вступить  в  дело.
Келарь поехал и на берегу реки увидал множество козаков,  которые  сбирались
переходить на тот берег в свои таборы; Палицын уговорил  и  их  возвратиться
назад; другие козаки, которые стояли уже на другом берегу, видя, что  братья
не возвращаются назад, не зная еще, в чем дело, бросились также назад  через
реку, одни в брод, другие по лавам; видя, что дело  пошло  на  лад,  Палицын
переехал через реку в самые таборы козацкие; здесь одни  козаки  преспокойно
пили, другие играли в зернь, но Палицын успел и их уговорить, и вот вся  эта
толпа оборванцев, босых, нагих (ибо все награбленное  тотчас  пропивалось  и
проигрывалось), бросилась через реку по следам товарищей с криком: "Сергиев!
Сергиев!" Видя общее движение козаков, ополчение Пожарского также  двинулось
вперед, острог Клементьевский был снова взят у  поляков,  и  русская  пехота
залегла по ямам и крапивам по всем дорогам, чтобы не  пропускать  гетмана  к
городу.
   Уже начинало темнеть, а решительного еще ничего не было; по  всем  полкам
пели  молебны  со  слезами,  чтоб  бог  избавил   от   погибели   Московское
государство, дали обет всего ратью поставить  три  храма:  во  имя  Сретения
богородицы, Иоанна Богослова и Петра митрополита.  Сделать  решительный  шаг
суждено  было  человеку,  который  начал  великое  дело:  Минин  подошел   к
Пожарскому и начал просить у него людей, чтоб промыслить над гетманом. "Бери
кого хочешь", - отвечал ему князь Дмитрий. Минин  взял  уже  известного  нам
перебежчика ротмистра Хмелевского да три дворянские сотни,  перешел  реку  и
устремился на две польские роты, конную и пешую, стоявшие у Крымского двора;
те  испугались  и,  не  дожидаясь  удара  от  русских,  бросились  бежать  к
гетманскому стану, причем одна рота смяла другую; видя это,  русская  пехота
выскочила из ям и пошла также к польским таборам, а за нею двинулось  и  все
конное  ополчение;  поляки  не  могли  выдержать  этого  дружного   натиска;
потерявши 500 человек - потеря страшная при малочисленности  его  войска!  -
гетман  вышел  из  екатерининского  стана  и  отступил  на  Воробьевы  горы;
разгоряченные русские ратники хотели преследовать неприятеля, но  осторожные
воеводы остановили их, говоря,что не бывает на один  день  по  две  радости;
только  сильная  стрельба  продолжалась  два  часа:  в  полках  нельзя  было
расслышать голоса человеческого, и небо стало в зареве, точно от пожара.  На
другой день восходящее солнце застало уже гетмана на дороге к Можайску.
   Соединенными усилиями обоих ополчений гетман был отражен и к  сидевшим  в
Кремле и Китае полякам не пропущено припасов; надобно было теперь  думать  о
том, как бы стеснить их окончательно; но пошла опять рознь между ополчениями
Трубецкого  и  Пожарского,  то  есть  между  козаками  и  дворянами:   князь
Трубецкой, как боярин, требовал, чтобы стольник князь Пожарский  и  торговый
человек Минин ездили к нему в таборы для совета; но те никак не согласились,
не потому, говорит летопись, чтобы считали это  для  себя  унизительным,  но
боясь убийства  от  козаков.  Скоро  явились  новые  поджигатели  вражды,  о
действиях которых  так  рассказывает  грамота,  разосланная  по  городам  от
Пожарского: "По благословению  великого  господина  преосвященного  Кирилла,
митрополита ростовского и  ярославского,  и  всего  освященного  собора,  по
совету и приговору всей земли, пришли мы в Москву, и в гетманский  приход  с
польскими и литовскими людьми, с черкасами и венграми бились мы четыре дня и
четыре ночи. Божиею милостию и пречистой богородицы и московских чудотворцев
Петра, Алексия, Ионы и Русской земли заступника великого чудотворца Сергия и
всех святых молитвами, всемирных врагов наших, гетмана Хоткеева с  польскими
и литовскими людьми, с венграми, немцами и черкасами от острожков отбили,  в
город их с запасами  не  пропустили,  и  гетман  со  всеми  людьми  пошел  к
Можайску. Иван и Василий Шереметевы  до  5  сентября  к  нам  не  бывали;  5
сентября приехали, стали в полках князя Дмитрия  Тимофеевича  Трубецкого,  и
начал Иван Шереметев с старыми заводчиками всякого зла, с  князем  Григорьем
Шаховским, да с Иваном Плещеевым, да с князем Иваном Засекиным,  атаманов  и
козаков научать на всякое зло, чтобы разделение и  ссору  в  земле  учинить,
начали наговаривать атаманов и  козаков  на  то,  чтоб  шли  по  городам,  в
Ярославль, Вологду и другие города, православных христиан разорять. Да  Иван
же Шереметев с князем Григорием Шаховским научают атаманов и козаков, чтоб у