вы бы любовь свою нам показали, о Якове Маржерете отписали, каким образом он
из Польской земли у вас объявился, и как он теперь у вас, в какой  чести?  А
мы думали, что ему, за его не правду, кроме Польши, ни в какой  земле  места
не будет".
   От  наемных  иностранцев  можно   было   отделаться,   но   от   коза-ков
подмосковного стана нельзя: пришла весть, что Ходкевича ожидают под Москву с
часу на час. Пожарскому было уже не до уговору с козаками: он наскоро послал
перед собою князя Туренина с  отрядом,  приказав  ему  стать  у  Чертольских
ворот, и назначил 18 августа днем выступления  целого  ополчения  к  Москве.
Отпевши  молебен  у  чудотворца,  благословившись  у  архимандрита,   войска
выступили, монахи провожали их крестным ходом, и вот, когда  последние  люди
двигались  на  великое  дело,  сильный  ветер  подул  от  Москвы   навстречу
ополчению! Дурной знак! Сердца  упали;  со  страхом  и  томлением  подходили
ратники к образам св. троицы, Сергия и Никона чудотворцев, прикладывались ко
кресту из рук архимандрита, который кропил их святою водою.  Но  когда  этот
священный обряд был кончен, ветер вдруг переменился и с такою силою подул  в
тыл войску, что всадники едва держались  на  лошадях,  тотчас  же  все  лица
просияли, везде послышались обещания: помереть за дом Пречистой  богородицы,
за православную христианскую веру.
   Время было уже к вечеру, когда, не доходя 5 верст  до  Москвы,  ополчение
остановилось на реке Яузе; к Арбатским воротам посланы были отряды разведать
удобные места для стана; когда они возвратились, исполнив поручение, то  уже
наступала  ночь,  и  Пожарский  решился  провести  ее  на  том  месте,   где
остановился. Трубецкой беспрестанно присылал звать Пожарского к себе в стан,
но воевода и вся рать отвечали: "Отнюдь  не  бывать  тому,  чтоб  нам  стать
вместе с козаками". На другой  день  утром,  когда  ополчение  пододвинулось
ближе к Москве, Трубецкой встретил его с своими ратными людьми  и  предлагал
стать вместе в одном остроге, расположенном  у  Яузских  ворот,  но  получил
опять прежний ответ: "Отнюдь нам вместе с козаками не стаивать", и Пожарский
расположился  в  особом  остроге  у  Арбатских  ворот;  Трубецкой  и  козаки
рассердились. Таким образом, под Москвою открылось любопытное  зрелище.  Под
ее стенами стояли два ополчения, имевшие, по-видимому, одну цель - вытеснить
врагов из столицы, а между тем резко разделенные и  враждебные  друг  другу;
старое ополчение, состоявшее  преимущественно  из  козаков,  имевшее  вождем
тушинского  боярина,  было  представителем  России  больной,  представителем
народонаселения   преждепогибшей   южной    Украйны,    народонаселения    с
противуобщественными  стремлениями;  второе  ополчение,   находившееся   под
начальством воеводы, знаменитого  своею  верностию  установленному  порядку,
было представителем здоровой, свежей половины России, того народонаселения с
земским характером, которое в самом начале Смут выставило  сопротивление  их
исчадиям, воровским слугам, и теперь, несмотря на всю видимую  безнадежность
положения, на торжество козаков по  смерти  Ляпунова,  собрало,  с  большими
пожертвованиями, последние силы и  выставило  их  на  очищение  государства.
Залог успеха теперь заключался  в  том,  что  эта  здоровая  часть  русского
народонаселения, сознав, с одной стороны,  необходимость  пожертвовать  всем
для спасения веры и отечества, с другой - сознала ясно,  где  источник  зла,
где главный  враг  Московского  государства,  и  порвала  связь  с  больною,
зараженною частию. Слова Минина в Нижнем: "Похотеть нам  помочь  Московскому
государству, то не пожалеть нам  ничего"  и  слова  ополчения  под  Москвою:
"Отнюдь  нам  с  козаками  вместе  не  стаивать"  -  вот  елова,  в  которых
высказалось  внутреннее  очищение,  выздоровление  Московского  государства;
чистое  отделилось  от  нечистого,  здоровое  от  зараженного,  и   очищение
государства от врагов внешних было уже легко.
   Это очищение было тем более легко, что государство, с которым должно было
бороться, само страдало тяжкою, неизлечимою болезнию внутреннего безнарядья.
Еще осенью 1611 года поляки, находившиеся в Москве, послали сказать  королю,
что они долее 6 января 1612 года здесь не останутся; когда назначенный  срок
прошел,  они  сдержали  свое  слово:   собрали   коло,   выбрали   маршалком
конфедерации Иосифа Цеклинского и, в числе 7000 конного войска,  отправились
в  Польшу  требовать  заслуженного  жалованья.  В  Москве   осталась   часть
сапежинского войска и отряд, присланный из Смоленска с двумя Конецпольскими;
главным начальником вместо  Гонсевского  Яков  Потоцкий  прислал  племянника
своего от сестры, Николая Струса, с целию мешать  Ходкевичу.  Четыре  тысячи
сапежинцев, примкнувшие было к Ходкевичу, также, как  говорят,  по  интригам
партии Потоцкого, бросили гетманский стан, составили  конфедерацию,  выбрали
себе в маршалки Яна Залинского и ушли в Литву. При таком состоянии дел мы не
будем удивляться бездействию Ходкевича в продолжение с лишком полугода; все,
что он мог делать, - это снабжать осажденных съестными припасами.
   21 августа узнал Пожарский о движении Ходкевича из  Вязьмы  к  Москве,  а
вечером того же дня неприятель уже стоял на Поклонной горе. Чтоб  загородить
ему дорогу в Кремль, русское войско  стало  по  обоим  берегам  Москвы-реки:
ополчение Пожарского - на левом, подле  Новодевичьего  монастыря,  ополчение
Трубецкого -  на  правом,  у  Крымского  двора;  Трубецкой  прислал  сказать
Пожарскому, что для успешного нападения на гетмана со стороны ему необходимо
несколько конных сотен; Пожарский выбрал пять лучших сотен и отправил их  на
тот берег. На рассвете 22 числа гетман перешел Москву-реку  у  Новодевичьего
монастыря и напал на Пожарского; бой продолжался с первого часа  по  восходе
солнечном до осьмого и грозил окончиться дурно для Пожарского,  он  был  уже
придвинут к Чертольским воротам и, видя, что русская конница не в  состоянии
бороться с польскою, велел всей своей  рати  сойти  с  коней,  но  при  этой
перемене строя русские люди едва могли сдерживать натиск  неприятеля.  А  на
другом берегу ополчение Трубецкого стояло в совершенном бездействии:  козаки
спокойно смотрели на битву и  ругались  над  дворянами:  "Богаты  пришли  из
Ярославля, отстоятся и одни от гетмана", - кричали они. Но не могли спокойно
смотреть на битву головы тех сотен, которые были отделены  к  Трубецкому  из
ополчения Пожарского: они двинулись на выручку  своих,  Трубецкой  не  хотел
было отпускать их, но они его не послушали и быстро  рванулись  через  реку;
пример их  увлек  и  некоторых  козаков:  атаманы  Филат  Межаков,  Афанасий
Коломна, Дружина Романов и Марко Козлов пошли за ними, крича Трубецкому: "От
вашей ссоры Московскому  государству  и  ратным  людям  пагуба  становится!"
Приход на помощь свежего отряда решил  дело  в  пользу  Пожарского;  гетман,
потерявши надежду пробиться с  этой  стороны  к  Кремлю,  отступил  назад  к
Поклонной горе, с другой стороны кремлевские поляки,  сделавши  вылазку  для
очистки Водяных ворот, были побиты и потеряли знамена. Но в  ночь  четыреста
возов с запасами под прикрытием отряда из 600 человек пробрались  к  городу:
дорогу указывал русский, Григорий Орлов; стража,  опередившая  возы,  успела
уже войти в  город,  как  явились  русские,  начали  сильную  перестрелку  и
овладели возами.
   23 числа осажденные снова сделали вылазку из Китая-города, и на этот  раз
удачно; они переправились через Москву-реку, взяли русский острог, бывший  у