оттуда во Псков Иван Плещеев обознавать вора; Плещеев, по  словам  летописи,
обратился на истинный путь, не захотел вражды в земле и начал говорить всем,
что это истинный вор. Очень  может  быть,  что  несогласие  многих  в  самом
подмосковном стане, несогласие северо-западных городов,  причем  тверичи  не
впустили его к себе в город, содействовало обращению  Плещеева  на  истинный
путь. Как бы то ни было, отказ его признать вора произвел  свое  действие  в
Пскове: 18 мая вор должен был бежать из города с воеводою князем  Хованским,
но Плещеев вошел  в  переговоры  с  Хованским  и  убедил  его  выдать  вора,
вследствие чего 20 числа самозванца привели  назад  в  город  и  посадили  в
палату, а 1 июля повезли к Москве.
   Пожарский послал и в далекую Сибирь грамоты с уведомлением о новгородских
делах  и  с  требованием  присылки  выборных  для  совета  насчет   избрания
королевича. Он уведомлял города, что посланные им против  козаков  и  черкас
отряды везде имели успех: князь Дмитрий Лопата-Пожарский выгнал  козаков  из
Пошехонья,  князь  Дмитрий  Мамстрюкович  Черкасский  выгнал  малороссийских
козаков, или черкас, из Антониева монастыря в Бежецком уезде,  потом  выгнал
великороссийских козаков из Углича; воевода Наумов отогнал отряды  Заруцкого
от Переяславля. Но среди этих успехов в самом Ярославле  происходили  смуты:
туда явился с казанским  ополчением  известный  нам  Иван  Биркин  вместе  с
татарским головою Лукьяном Мясным; еще дорогою они ссорились друг с  другом,
Биркин вел себя как неприятель  в  городах  и  уездах,  когда  же  пришел  в
Ярославль, то возобновил ссору  с  Мясным  из-за  того,  кому  быть  главным
начальником, едва дело не дошло между ними до бою, но, что всего  хуже,  эта
ссора отразилась и в ополчении Пожарского: большинство было против Биркина и
откинуло его, но смольняне приняли его сторону. Биркин ушел с большею частию
своих назад, но Лукьян Мясной остался с двадцатью человеками князей и  мурз,
тридцатью дворянами и сотнею стрельцов. Смута не  прекратилась  и  по  уходе
Биркина: начались споры между начальниками о старшинстве, каждый  из  ратных
людей принимал сторону своего воеводы, а рассудить  их  было  некому,  тогда
придумали по старине взять в посредники, в третьи лицо духовное,  послали  к
бывшему ростовскому митрополиту Кириллу, жившему в Троицком монастыре,  чтоб
он был на прежнем столе  своем  в  Ростове.  Кирилл  согласился,  приехал  в
Ростов, потом в Ярославль и стал укреплять людей:  какая  ссора  начнется  у
начальников, и те обо всем докладывали ему.
   Озабоченные великим и трудным делом, обращая  беспокойные  взоры  во  все
стороны, нельзя ли  где  найти  помощь,  начальники  ополчения  вспомнили  о
державе, с которою прежние цари московские были  постоянно  в  дружественных
сношениях, которой помогли деньгами во время опасной войны  с  Турциею;  эта
держава была Австрия. Вожди  ополчения  по  неопытности  своей  думали,  что
Австрия теперь захочет быть благодарною, поможет Московскому  государству  в
его нужде, и 20 июня написали грамоту  к  императору  Рудольфу,  в  которой,
изложив все бедствия, претерпенные русскими людьми от поляков, писали:  "Как
вы, великий государь, эту  вашу  грамоту  милостиво  выслушаете,  то  можете
рассудить, пригожее ли  то  дело  Жигимонт  король  делает,  что,  преступив
крестное целованье, такое великое  христианское  государство  разорил  и  до
конца разоряет и годится ль так делать христианскому государю! И между вами,
великими  государями,  какому  вперед  быть  укрепленью,   кроме   крестного
целованья? Бьем челом вашему цесарскому величеству  всею  землею,  чтоб  вы,
памятуя к себе дружбу и любовь великих государей  наших,  в  нынешней  нашей
скорби на нас призрели, своею казною  нам  помогли,  а  к  польскому  королю
отписали, чтоб он от не правды своей отстал и воинских людей из  Московского
государства велел вывести".
   В июле приехали в Ярославль обещанные послы новгородские: из  духовных  -
игумен Вяжицкого монастыря Геннадий,  из  дворян  городовых  -  князь  Федор
Оболенский, да изо всех пятин из дворян и из посадских людей - по  человеку.
26 числа они правили посольство пред Пожарским и,  по  обычаю,  начали  речь
изложением причин Смуты: "После пресечения царского корня все  единомысленно
избрали на государство  Бориса  Федоровича  Годунова  по  его  в  Российском
государстве правительству, и все ему в послушании были; потом от государя на
бояр ближних и на дальных людей, по наносу злых  людей,  гнев  воздвигнулся,
как  вам  самим  ведомо.  И  некоторый  вор  чернец  сбежал  из  Московского
государства в Литву, назвался" и проч. Здесь нельзя не заметить,  что  послы
именно хотели связать гнев Бориса на ближних и дальных  людей  с  появлением
самозванца, как причину с следствием. Упомянув  о  последующих  событиях,  о
переговорах  начальников  первого  ополчения  с  Делагарди,  у  которого   с
Бутурлиным  "за  некоторыми  мерами  договор  не  стался,  а  Яков  Пунтусов
новгородский деревянный город взятьем взял, и новгородцы утвердились  с  ним
просить к себе в государи шведского королевича", послы уведомили,  что  этот
королевич Карл Филипп от матери и брата отпущен совсем, теперь в  дороге  и,
надобно думать, скоро будет в Новгороде. Послы кончили речь словами: "Ведомо
вам самим, что Великий Новгород от Московского государства  никогда  отлучен
не был, и теперь бы вам также, учиня между собою общий совет, быть с нами  в
любви и соединении под рукою одного государя".
   Слова эти не могли не  оскорбить  начальников  ополчения,  представителей
Московского государства: Новгород, давно уже часть последнего, требует, чтоб
целое было с ним в любви  и  соединении  и  приняло  государя,  которого  он
избрал. Пожарский отвечал горькими словами: "При прежних  великих  государях
послы и посланники прихаживали из иных  государств,  а  теперь  из  Великого
Новгорода  вы  послы!  Искони,  как  начали  быть  государи  на   Российском
государстве, Великий Новгород от Российского государства отлучен  не  бывал;
так и теперь бы Новгород с Российским государством был  по-прежнему".  После
этих слов Пожарский немедленно перешел к  тому,  как  обманчиво  и  непрочно
избрание иностранных принцев: "Уже мы в этом искусились - сказал он, -  чтоб
и шведский король не сделал с нами также, как  польский.  Польский  Жигимонт
король хотел дать на Российское государство сына своего королевича, да через
крестное целованье гетмана Жолкевского и через свой лист манил с  год  и  не
дал; а над Московским государством что польские и литовские люди сделали, то
вам самим ведомо. И шведский Карлус король также на Новгородское государство
хотел сына своего  отпустить  вскоре,  да  до  сих  пор,  уже  близко  году,
королевич  в  Новгород  не  бывал".  Князь  Оболенский  старался   оправдать
медленность королевича Филиппа смертию отца, весть о которой застала его уже
на пути в Новгород, потом датскою войною; он кончил так: "Такой статьи,  как
учинил  над  Московским  государством   литовский   король,   от   Шведского
королевства мы  не  чаем".  Пожарский  отвечал  решительно,  что,  наученные
опытом, они не дадутся в другой раз в обман и признают Филиппа  царем  тогда
только, как он приедет в Новгород и примет греческую веру. "А в  Швецию  нам
послов послать никак нельзя, - заключил Пожарский, - ведомо вам самим, какие
люди посланы к польскому Жигимонту королю, боярин князь  Василий  Голицын  с
товарищами! А теперь держат их в заключении как полоняников, и они от  нужды
и бесчестья, будучи в чужой  земле,  погибают".  Посланники  возразили,  что