Биркина, Василья (Семенова?) Юдина и всяких ратных и земских  людей  Нижнего
Новгорода;  в  них  говорится,  что,  "по  Христову  слову,  встали   многие
лжехристи, и в их прелести смялась вся земля наша, встала междоусобная брань
в Российском государстве и длится немалое время. Усмотря  между  нами  такую
рознь,  хищники  нашего  спасения,  польские  и  литовские  люди,   умыслили
Московское государство разорить, и бог  их  злокозненному  замыслу  попустил
совершиться. Видя такую их не правду, все  города  Московского  государства,
сославшись друг с другом, утвердились крестным целованием -  быть  нам  всем
православным христианам  в  любвв  и  соединении,  прежнего  междоусобия  не
начинать, Московское государство от врагов очищать, и своим произволом,  без
совета всей земли, государя не выбирать, а просить у  бога,  чтобы  дал  нам
государя благочестивого, подобного прежним природным христианским государям.
Изо всех городов Московского государства дворяне и дети боярские под Москвою
были, польских и литовских людей осадили крепкою осадою, но потом дворяне  и
дети боярские из-под Москвы разъехались для временной сладости, для грабежей
и похищенья; многие покушаются, чтобы быть на Московском  государстве  панье
Маринке с законопреступным сыном ее. Но теперь мы, Нижнего Новгорода  всякие
люди, сославшись с Казанью и со всеми  городами  понизовыми  и  поволжскими,
собравшись со многими ратными людьми, видя Московскому государству  конечное
разоренье, прося  у  бога  милости,  идем  все  головами  своими  на  помощь
Московскому  государству,  да  к  нам  же  приехали  в  Нижний  из  Арзамаса
смольняне, дорогобужане и вятчане и других многих  городов  дворяне  и  дети
боярские; и мы, всякие люди Нижнего Новгорода, посоветовавшись между  собою,
приговорили животы свои и домы с ними разделить, жалованье им и подмогу дать
и послать их на помощь Московскому государству. И вам бы,  господа,  помнить
свое крестное целование, что нам против врагов наших до смерти стоять:  идти
бы теперь на литовских людей всем вскоре. Если вы, господа, дворяне  и  дети
боярские,  опасаетесь  от  козаков  какого-нибудь  налогу  или  каких-нибудь
воровских заводов, то вам  бы  никак  этого  не  опасаться;  как  будем  все
верховые и понизовые города в сходу, то мы всею землею о том совет учиним  и
дурна никакого ворам делать не дадим; самим вам известно что к  дурну  ни  к
какому до сих пор мы не приставали, да и вперед никакого дурна  не  захотим:
непременно быть бы вам с нами в одном совете и ратными людьми на польских  и
литовских людей идти вместе, чтобы козаки по-прежнему не  разогнали  низовой
рати воровством, грабежом, иными воровскими заводами и Маринкиным  сыном.  А
как мы будем с вами в сходе, то станем над  польскими  и  литовскими  людьми
промышлять вместе заодно, сколько милосердый бог  помощи  подаст,  о  всяком
земском деле учиним  крепкий  совет,  и  которые  люди  под  Москвою  или  в
каких-нибудь городах захотят дурно учинить или Маринкою  и  сыном  ее  новую
кровь захотят начать, то мы дурна никакого им сделать не дадим.  Мы,  всякие
люди Нижнего Новгорода утвердились на том и в Москву  к  боярам  и  ко  всей
земле писали, что Маринки и сына ее, и того вора, который стоит под Псковом,
до смерти своей в государи на Московское государство не хотим, точно так  же
и литовского короля".
   Эта грамота, возвещавшая второе восстание земли,  отличается  от  грамот,
писанных во время первого восстания, тем, что  в  ней  объявляется  движение
чисто земское, направленное столько же, если еще не больше, против  козаков,
сколько против польских и литовских людей; основная мысль  грамоты:  надобно
нам соединиться и действовать вместе, чтобы не дать козакам  сделать  ничего
дурного. Грамота имела сильное действие, ибо в областях все  были  готовы  к
восстанию и ждали только начала. Отовсюду слали в Нижний выборных на  совет,
присылали и казну, шли ратные  люди.  Первые  пришли  коломничи:  сначала  в
Коломне  сидел  по  королевскому  приказу  известный  нам   Василий   Сукин,
покинувший посольское дело под Смоленском,  но  уже  26  августа  1611  года
король писал боярам в Москву, что Сукин вместе с сыном ему изменил и отъехал
к ворам-изменникам. Оказывается, что Сукин переехал  в  Троицкий  монастырь,
ибо его имя встречаем в грамотах троицких подле имен Дионисия и Палицына. За
коломничами пришли рязанцы, за ними  -  служилые  люди  украинских  городов;
пришли добрые козаки и стрельцы, которые сидели в Москве  в  осаде  с  царем
Василием; все получили жалованье. Между всеми этими гостями и  нижегородцами
был великий совет и  любовь,  говорит  летописец.  Но  дурные  вести  пришли
оттуда, откуда менее всего их ожидали: Казань, которая до сих пор так сильно
увещевала другие города к общему делу, теперь отказалась в  нем  участвовать
по заводу дьяка Никанора Шульгина. Как видно, Шульгин был недоволен тем, что
не царственная Казань, главный город Понизовья, не он, захвативший в ней всю
власть, стали в челе восстания, а  второстепенный  Нижний  с  своим  земским
старостою; Шульгина поддерживал  сват  его,  строитель  Амфилохий  Рыбушкин,
который не слушался троицких грамот; тогда троицкие власти вызвали отца  его
Пимена, архимандрита старицкого Богородицкого монастыря, и  за  измену  сына
томили его тяжкими трудами, заставляли печь хлебы. К Шульгину  же  в  Казань
перешел Иван Биркин, также недовольный первенством  Пожарского  и  Минина  в
Нижнем.
   Получив весть о недобром  совете  Шульгина  и  Биркина,  князь  Димитрий,
Кузьма и все ратные люди положили упование на бога, и как Иерусалим, говорит
летопись, был очищен последними  людьми,  так  и  в  Московском  государстве
последние люди собрались и пошли  против  безбожных  латин  и  против  своих
изменников. Действительно, это были последние люди Московского  государства,
коренные, основные люди: когда ударили бури Смутного времени то  потрясли  и
свеяли  много  слоев,  находившихся  на  поверхности,  но  когда   коснулись
оснований общественных, то встретили и людей основных, о силу которых  напор
их должен был сокрушиться.
   Так окончился 1611 и начался 1612  год.  В  конце  января  в  Костроме  и
Ярославле явились грамоты от  бояр  московских  с  увещанием  отложиться  от
Заруцкого и быть верными царю Владиславу: "Сами видите,  -  пишут  бояре,  -
божию милость над великим государем нашим, его государскую правду и счастье:
самого большого заводчика  Смуты,  от  которого  христианская  кровь  начала
литься, Прокофья Ляпунова, убили воры, которые с ним  были  в  этом  заводе,
Ивашка Заруцкий с товарищами, и тело его  держали  собакам  на  съедение  на
площади три дня. Теперь князь Дмитрий Трубецкой да Иван Заруцкий  стоят  под
Москвою на христианское кровопролитие и всем городам на конечное  разоренье:
ездят от них из табора по городам беспрестанно козаки, грабят,  разбивают  и
невинную  кровь  христианскую  проливают,  насилуют  православных  христиан,
боярынь  и  простых  жен  берут  на  блуд,  девиц   растлевают   насильством
мучительским, церкви разоряют, иконы святые обдирают и многие скаредные дела
на иконах делают, чего ум наш страшится написать.  А  польские  и  литовские
люди, видя ваше непокорство, также города все пустошат и воюют. И то  многим
из вас известно: как в Новодевичьем монастыре сидели ратные люди от  нас  из
Москвы, то они церковь  божию  соблюдали,  как  свое  око;  а  когда  Ивашка
Заруцкий с товарищами Девичий монастырь взяли, то они церковь божию разорили
и черниц - королеву, дочь князя Владимира Андреевича,  и  Ольгу,  дочь  царя