шведский король не может повторить поступка Сигизмундова, ибо  также  научен
опытом в его бесполезности: "Учинил Жигимонт король не правду, да  тем  себе
какую прибыль сделал, что послов задержал? Теперь и  без  них  вы,  бояре  и
воеводы, не в собраньи ли и против врагов наших, польских и литовских людей,
не стоите ли?"
   Ответ Пожарского на это важен для нас, во-первых, потому, что  показывает
мнение  его  об  одном  из  самых  замечательных  людей  Смутного   времени,
во-вторых,   потому,   что   обнаруживает   характер   самого    Пожарского,
противоположность этого характера характеру Ляпунова,  что,  разумеется,  не
могло не  иметь  важного  влияния  на  успех  второго  ополчения;  Пожарский
отвечал: "Надобны были такие люди в нынешнее  время:  если  б  теперь  такой
столп, князь Василий Васильевич, был здесь, то за него бы все держались, и я
за такое великое дело мимо его не принялся бы, а то  теперь  меня  к  такому
делу бояре и вся земля  силою  приневолили.  И  видя  то,  что  сделалось  с
литовской стороны, в Швецию нам послов не посылывать  и  государя  не  нашей
православной веры греческого закона не хотеть". Последние  слова  Пожарского
сильно тронули новгородских послов;  настаивание  именно  на  том,  чтоб  не
выбирать государя не православного, пробудило в них чувство, которое служило
самою крепкою связью между всеми русскими людьми, которое подняло всю  землю
против польских и  литовских  людей;  Оболенский  сказал:  "Мы  от  истинной
православной веры не отпали, королевичу Филиппу Карлу будем бить челом, чтоб
он был в нашей православной вере  греческого  закона,  и  за  то  хотим  все
помереть: только Карл королевич не захочет быть в православной  христианской
вере греческого закона, то не только с вами, боярами и воеводами, и со  всем
Московским государством вместе, хотя бы  вы  нас  и  покинули,  мы  одни  за
истинную нашу православную веру хотим помереть, а  не  нашей,  не  греческой
веры  государя  не  хотим".  Переговоры  кончились  тем,  что  Пожарский  не
согласился вступить ни в какие обязательства  со  шведами;  но,  чтоб  явным
разрывом не возбудить  последних  против  ополчения,  положили  отправить  в
Новгород посла, Перфилья Секерина, для продления времени; для того  послали,
говорит  летописец,  чтоб  не  помешали  немецкие  люди  идти  на   очищение
Московского государства, а того у них  и  в  думе  не  было,  что  взять  на
Московское  государство  иноземца.  "Если,  господа,  -  писали   начальники
ополчения новгородцам, - если королевич, по вашему прошенью, вас не пожалует
и в Великий Новгород нынешнего года по летнему пути не  будет,  то  во  всех
городах всякие люди о  том  будут  в  сомнении;  а  нам  без  государя  быть
невозможно: сами знаете, что такому великому государству без государя долгое
время стоять нельзя. А до тех пор, пока  королевич  не  придет  в  Новгород,
людям Новгородского государства быть с нами  в  любви  и  совете,  войны  не
начинать,  городов  и  уездов  Московского   государства   к   Новгородскому
государству не подводить, людей к кресту не приводить и задоров  никаких  не
делать".
   По отправлении второго посла в Новгород ополчение стало уже собираться  в
поход из Ярославля, как открылся козацкий заговор на  жизнь  Пожарского.  Из
подмосковного стана, от Заруцкого,  приехали  в  Ярославль  двое  козаков  -
Обреска и Степан, у них уже  были  здесь  соумышленники  -  Иван  Доводчиков
смолянин, смоленские стрельцы - Шанда с пятью товарищами  да  рязанец  Семен
Хвалов; последний жил на дворе у князя  Пожарского,  который  кормил  его  и
одевал. Придумывали разные  способы,  хотели  зарезать  Пожарского  сонного,
наконец решили умертвить его где-нибудь на дороге, в тесноте. Однажды  князь
был в съезжей избе, оттуда пошел смотреть пушки, назначаемые под  Москву,  и
принужден был от тесноты остановиться  у  дверей  разрядных;  козак,  именем
Роман, взял его за руку, вероятно, для того, чтоб помочь вырваться из толпы;
в это время заговорщик, козак Степан,  кинулся  между  ними,  хотел  ударить
ножом в живот князя, но промахнулся и ударил Романа  по  ноге,  тот  упал  и
начал стонать. Пожарский никак не воображал, что удар был  направлен  против
него, думал, что несчастие случилось по неосторожности в  тесноте,  и  хотел
уже идти дальше, как народ бросился к нему с криком, что его  самого  хотели
зарезать; начали искать и нашли  нож,  схватили  убийцу,  который  на  пытке
повинился во всем и назвал товарищей которые также признались. По  приговору
всей земли преступников разослали в города по тюрьмам,  некоторых  же  взяли
под Москву на обличенье: там повинились они вторично пред всею ратью и  были
прощены, потому что Пожарский просил за них.
   Понятно, с каким чувством после этого Пожарский и  все  ополчение  должны
были выступать в поход под Москву,  где  под  видом  союзников  должны  были
встретить убийц. Но медлить долее нельзя было, потому что приходили вести  о
приближении Ходкевича к Москве. Пожарский отправил передовые отряды:  первый
- под начальством воевод Михайлы Самсоновича Дмитриева и Федора Левашова; им
наказано было, пришедши под  Москву,  не  входить  в  стан  к  Трубецкому  и
Заруцкому, но поставить себе особый  острожек  у  Петровских  ворот;  второй
отряд   был   отправлен   под   начальством    князя    Дмитрия    Петровича
Лопаты-Пожарского и дьяка Семена Самсонова,  которым  велено  было  стать  у
Тверских ворот. Кроме известий о движениях Ходкевича, была и другая  причина
спешить походом к Москве: надобно  было  спасти  дворян  и  детей  боярских,
находившихся под Москвою, от буйства козаков. Украинские города, подвигнутые
грамотами ополчения, выслали своих ратных людей, которые  пришли  в  стан  к
Трубецкому и  расположились  в  Никитском  остроге;  но  Заруцкий  с  своими
козаками  не  давал  им  покоя.  Несчастные  украинцы  послали  в  Ярославль
Кондырева и Бегичева с товарищами бить челом, чтоб ополчение шло под  Москву
немедленно спасти их от козаков; когда  посланные  увидали  здесь,  в  каком
довольстве и устройстве живут ратники нового  ополчения,  и  вспомнили  свое
утеснение от козаков, то  не  могли  промолвить  ни  слова  от  слез.  Князь
Пожарский и другие знали лично Кондырева и Бегичева, но  теперь  едва  могли
узнать их: в  таком  жалком  виде  они  явились  в  Ярославль!  Их  обдарили
деньгами, сукнами и отпустили к своим  с  радостною  вестию,  что  ополчение
выступает к Москве. Но как скоро Заруцкий и  козаки  его  узнали,  с  какими
вестями возвратились Кондырев и Бегичев, то хотели побить  их,  и  они  едва
спаслись в полк к Дмитриеву, а товарищи их, остальные  украинцы,  принуждены
были разбежаться по своим городам. Разогнав украинских людей, Заруцкий хотел
и прямо  помешать  движению  ополчения;  он  отправил  многочисленный  отряд
козаков перенять дорогу у князя Лопаты-Пожарского, разбить  полк,  умертвить
воеводу, но и этот замысел не удался: отряд Лопаты храбро встретил козаков и
обратил их в бегство.
   Наконец и главное ополчение выступило из Ярославля.  Отслужив  молебен  в
Спасском монастыре у гроба ярославских чудотворцев (знаменитого князя Федора
Ростиславича Черного и сыновей его Давида и Константина), взяв благословение
у митрополита Кирилла и у всех властей духовных, Пожарский  вывел  ополчение
из Ярославля. Отошедши 7 верст от города,  войско  остановилось  на  ночлег.
Здесь Пожарский сдал рать князю Ивану Андреевичу Хованскому и Кузьме Минину,
приказав идти в Ростов и ждать его там, а сам с немногими  людьми  поехал  в