русским,  а  князь  уже  мечтал  о  временах,  когда повсюду будет слышаться
только  свое,  родное,  неповторимое:  и дома, и на забавах, и на торгу, и в
церкви,  и  на  битве.  И  чтобы  мудрость  книжная тоже была своя. Он велел
Иллариону  учить  втайне  от  митрополита  не только таких, которые могли бы
списывать  книги  греческие, но и чтобы умели и переводить на свой язык. Был
для  него  далеким образцом Климент Охридский, который еще сто лет назад, не
боясь  могущества Византии, собрал в Охриде около трех тысяч учеников, и вся
наука там была болгарской, вопреки греческой.
     Еще   задумал  Ярослав  посадить  возле  себя  умелых  писцов,  которые
прослеживали  каждый  день  его княжения и оставляли бы в назидание потомкам
описание  его  деяний.  Выбрал  для  этого  отрока Пантелея, который проявил
незаурядную  сообразительность  в  письме,  дал  ему  доступ  ко всем важным
делам,  частенько  звал  к  себе  для бесед, обучая, как нужно вести записи.
Сегодня,  отпустив всех служилых людей, тоже позвал Пантелея, посадил его на
скамью  так, чтобы свет падал на лицо отрока, ибо любил наблюдать по глазам,
как его слова доходят до человека.
     Сколько   пресвитер   Илларион  ни  приучал  Пантелея  к  послушанию  и
почтительности,  он  ерзал  перед  князем, скучал, не любил поучений, каждый
раз  хотелось ему спросить князя, когда же тот выпустит из пещеры на свободу
святого  человека,  который гниет где-то в земле, но не отваживался на такую
дерзость,  только  двигался  и  двигался  на  твердой  скамье, поглядывая на
Ярослава  то  ли  чуточку  насмешливо,  то  ли  пренебрежительно.  Но  князь
истолковывал  это как любознательность, ибо не мог допустить других чувств в
душе  послушного  отрока;  он  вел  беседу  с  Пантелеем, словно бы с родным
сыном,  ибо  собственные  сыновья  были еще слишком маленькими для серьезных
поучений,  -  самый старший, Владимир, больше тянулся к оружию, чем к науке,
Изяслав, Святослав и Всеволод забавлялись игрушками больше, чем грамотой.
     Пантелей  уже  прочел  несколько больших книг, в том числе произведение
Иоанна Малалы, антиохийца, написавшего подробную хронику от Адама.
     Кроме  Малалы,  Пантелей,  по  наущению  Иллариона, читал также хронику
Георгия  Амартола,  то есть грешника, византийского монаха, который, подобно
Малале,  излагал  историю  человечества  начиная  от  Адама, однако с особым
желанием  сосредоточивался  на  повествованиях  о  великих  людях языческого
мира,   что   вельми   привлекало  Пантелея.  Хроника  Амартола  изобиловала
повествованиями  о  страшных  явлениях  природы, о землетрясениях, знамениях
небесных,  вихрях  и  бурях,  насылаемых  на  землю за грехи людские. Чудеса
бывали  непостижимые  и ужасающие. При императоре Маврикии родился человек с
рыбьим  хвостом, а то был человек, который умел предвещать события, не молвя
голосом  своим, не шевеля губами, а выпуская из чрева чьи-то чужие голоса. А
то  из  земли  вышло  отвратительное  чудище,  названное  меском,  и людским
голосом  предрекло  нашествие на Палестину аравитян. А то родился шестиногий
пес. А то появилась на небе заря в виде копья.
     Но  разве  только  это знал Пантелей? Он читал также старинные книги, в
которых  объяснялось,  например,  что стихиями управляют и повелевают особые
духи:   есть   духи  туч,  мглы,  осени,  весны,  лета,  ночи,  света,  дня.
Происхождение  дождя  объяснялось  тем, что ангелы собирают морскую воду при
помощи  труб,  спрятанных  в  облаках, а уже из этих труб вода выливается на
землю.  От  шума  же,  который  возникает при накачивании воды, бывает гром.
Точно  так  же  объяснялось  движение  солнца  по  небу:  его  качали триста
приставленных для этого ангелов.
     Пантелей  знал также о небесных сферах и о том, что солнце в восемь раз
меньше   земли,   благодаря  чему  и  помещаются  все  его  лучи  на  земной
поверхности;  и  о  том, что существует где-то, за великим океаном, еще одна
земля  необетованная,  но  переплыть  этот  океан живым людям не под силу, -
переплыл  его  когда-то  только Ной на своем ковчеге, теперь туда лишь после
смерти  могут  добраться  праведные  души,  ибо  там расположен на восточной
стороне  рай,  из  которого  вытекают  четыре  реки, проходящие под землей и
текущие уже тут в виде Ганга, Нила, Тигра и Евфрата.
     Пантелей  набирался  знаний  так,  как  учил Василий Великий: "Посвятив
себя  изучению  письмен  внешних,  потом  уже  начинаем  слушать священные и
тайные  уроки  и,  словно  бы  привыкнув  видеть  солнце  на  воде, обратим,
наконец,  взгляды  на  самое  светило. Если между учениями есть какая-нибудь
взаимная  сродственность, то познание их будет для нас уместным. Если же нет
сей  сродственности,  то  следует  изучать  разность  учений, сопоставляя их
между  собою,  что  поможет утверждению учения лучшего... Позаимствуем в них
те  места,  где  они  восхваляли  добродетель  и осуждали порок, ибо как для
некоторых  наслаждение цветами ограничивается запахами и пестротой красок, а
пчелы  собирают  с  них  еще и мед, так и тут: кто гоняется не за одной лишь
сладостью  и  приятностью  произведений,  тот  может из них запастись в душе
некоторой пользой".
     Ярослав  всегда  смотрел на Пантелея с чувством радости и удовольствия.
Отрок  был  для князя чем-то похожим на вещь, сделанную собственными руками.
Вот  сидит  перед ним юноша, которого он оторвал от старого языческого мира,
разъединил  его  с  могучим  представителем  мира  прошлого, склонил к себе,
обогатил  его душу. Пусть бы этот Пантелей был один на всю Русскую землю, то
и  это  немалая  гордость  для  владетеля,  если подумать, что где-то короли
заботятся  лишь  о  том,  чтобы  подвластные  не воровали у них на пастбищах
коней,  или же предпочитали заменять пышными одеяниями мудрость собственную,
а уж о мудрости подданных они и в помыслах не имеют.
     Но  князь  был твердо уверен также и в том, что беспокойно ерзает перед
ним  на  скамье  отрок  Пантелей  не из-за холодного зимнего ветра с Днепра,
прорывающегося  сквозь хлипкие стены и сквозь окошечки (княгиня Ольга любила
посматривать  на  узвозы,  чтобы видеть, кто и с чем едет в Киев, поэтому во
дворце  было  множество  окошек,  обращенных  в  сторону  Днепра.  Дворец не
нравился  Ярославу  из-за  своей  неуютности,  князь  уже решил ставить себе
новый  дворец,  как  только  все  будет  завершено  по  сооружению Софии), -
душевная  сумятица  от  избытка  знаний  лишала  Пантелея  покоя,  сверх той
мудрости,  которую  юноша  впитал  в  себя  из книг, нужна была еще и другая
мудрость  -  ею же мог владеть лишь он, Ярослав. Это была мудрость поучений,
наставлений  и  повелений.  Делай вот так, а не так, думай об этом так, а не
иначе.
     - День  миновал.  -  Ярослав взглянул в тусклое окошечко, увидел за ним
ночь,   ощутил   с   той  стороны  холодные  удары  днепровского  ветра.  Не
поворачиваясь к Пантелею, велел: - Прочти-ка про день вчерашний.
     Пантелей   достал   жесткий   лист   пергамента,  лежавший  между  двух
деревянных досок, скороговоркой прочел:
     - "Пускай  никому  не  покажется  странным,  если напишем что-то памяти
достойное  про  суд  Ярославов.  Князь  же судит еженедельно утром на торгу,
определяет  наказания, уроки вирникам и платы осьминникам при мощении мостов
в Киеве.