своего  бога  спасения  для  родной  земли,  поскольку  у  них бог - общий с
ромеями  и  где-то  в  ромейских  монастырях  точно  так  же  тысячи немытых
черноризцев  вздымают  взлохмаченные бороды к небу и молят о том же самом, о
чем  молят  и  встревоженные  болгарские  братья. Что же это за бог, который
умеет  служить  сразу  двум  враждующим  народам, и в самом ли деле он такой
всемогущий,  и хитрый, и ловкий, чтобы успевал давать и нашим и вашим? И как
он  это  делает? Вертится туда и сюда, как гулящая девка, что ли? От пророка
Исайи:  "Племя  злодеев,  сыны  погибельные!.."  О  ком  это?  Болгары - про
византийцев,  а  те  - про болгар? Что же это за святые слова, если их можно
повернуть,  как  копье, куда хочешь, в зависимости от того, в чьих руках оно
окажется?  Или:  "Перестаньте  вы  надеяться на человека, которого дыхание в
ноздрях  его:  ибо  что  он  значит?"  А  Сивоок привык полагаться именно на
человека,  на  собственную силу, на мощь своих рук, и ему смешно было теперь
смотреть  на  здоровенных  бородачей,  которые  стояли  на  коленях в темной
монастырской  церквушке  и  беспомощно вздымали руки к небу, в то время: как
где-то  их  братья  бились  насмерть  с  врагом.  А почему бы не взять в эти
медвежьи  лапы какое-нибудь оружие или просто дубину да не поспешить и самим
туда,  где  кипит  битва?  Жизнь  уже  научила  Сивоока не стоять в ожидании
событий,  он  твердо  знал, что всегда нужно вмешиваться самому, бросаться в
самый  водоворот,  врываться  в  самый  ад  боя и состязания, ибо только там
настоящая  свобода,  настоящий  размах  для силы, только там чувствуешь себя
живущим и неподвластным смерти.
     Он  начал  тайком подговаривать кое-кого из иноков бежать из монастыря,
сам  не верил в свои уговоры, но получилось, что иноки только и ждали толчка
извне,  им  как  раз  не  хватало такого отчаянного человека, как приблудный
рус,  они  охотно согласились с мыслью о том, что не надо надеяться на бога,
а  самим  послужить земле, родившей их и давшей им силу. Конечно, Сивоок мог
бы  уйти  за  далекие  горы  и один: он легко уговорил своих первых знакомых
Тале  и  Груйо,  но  хотелось  вырвать  из  тихой  обители  как можно больше
здоровых  иноков,  ибо  хотя  и  сам  просидел  тут  два года, так и не смог
привыкнуть  к  тому, чтобы растрачивать молодую силу таким странным образом.
Он  говорил  одному:  "С  этой  силой, добрый человек, можно разогнать целую
сотню  ромеев".  Говорил другому: "Ах, если бы я имел такой острый глаз, как
у  тебя!"  Говорил  третьему:  "Разве кто-нибудь знает лучше тебя эти горы!"
Уговаривал  четвертого: "А выпьем, братья, да и махнем с богом!" Еще другому
предлагал:  "А  ну-ка,  давай  поборемся,  кто  сверху,  того  и слушать!" А
некоторых  просто  пугал:  "Доберутся  ромеи и сюда, сожгут вас и растопчут.
Чего же ждать!"
     Быть  может,  кто-нибудь  и донес игумену об этих уговорах Божидара, но
отец  Гаврила  не вмешался своевременно, сделал вид, что ничего не замечает,
и   ключник   монастырский   вынужден  был  тоже  не  обращать  внимания  на
исчезновение  запасов  из  кладовых,  потому  что  какое значение имел кусок
солонины, когда под угрозой находилась вся Болгария?
     Вот  так  и  собрал  Сивоок-Божидар  инока к иноку и тихим теплым утром
вывел  свою братию за монастырские ворота и впервые за два года снова был на
свободе,  мог еще раз пройти по тем самым тропам, по которым добирался сюда,
но  теперь  уже  не  вслепую,  а влекомый определенной целью, и не один, а с
целым товариществом отчаянных иноков, готовых ко всему доброму и злому.
     Одетые  в  шкуры,  в толстые шерстяные или полотняные дрехи, с кожаными
высокими  клобуками на никогда не мытых головах, с длинными бородами, обутые
в  мохнатые  постолы, а то и вовсе босые, вооруженные кое-как - самодельными
копьями,  тяжелыми  палицами, двумя или тремя на всех мечами, - они побежали
по  горам  так  быстро,  будто  именно  им надлежало решить исход величайшей
схватки  между  войсками ромеев и болгар. Они почти не спали, ели на ходу, в
невероятной  спешке  приникали  к  воде,  когда  попадался  в  пути  ручеек,
торопились дальше, подгоняя друг друга выкриком:
     - Вървете, вървете, люди божи!     ______________
     
     Но,  как  ни  спешили  они,  все  равно опоздали хоть чем-нибудь помочь
защитникам  Клидиона,  а из монастыря выбрались преждевременно, а то и вовсе
напрасно, ибо, не ведая, шли навстречу собственной гибели.
     Потому  что  уже  вершил  в долине Струмешницы свою дикую месть Василий
Второй,  и  уже  первые сотни слепых отправились в отчаянии в родные горы, и
потом  десятка  полтора  уцелевших чудом доберутся до глухой обители "Святые
архангелы",  и  отец  Гаврила  примет  их  на  место  блудных своих сыновей,
бежавших  в  неизвестность, и через множество лет пронесется слух о странном
монастыре  в  непроходимых  горах,  монастыре  слепых  иноков, но не об этом
речь.
     Василевс  послал  в  Царьград гонцов с вестью о победе над болгарами, а
за  ними  снарядил  еще  новых  гонцов  с  новеллой  к брату Константину и к
жителям   Константинополя,   которая  начиналась  так:  "Наша  царственность
Василий  Второй,  император  ромеев,  брат императора Константина, всем, кто
прочтет или выслушает эту новеллу, шлет наше поздравление..."
     Далее  василевс  сообщал,  что  в ознаменование своей великой победы он
посылает  жителям царственного града тысячу пленных варваров, которые должны
быть  ослеплены на второй день после того, как приведены будут в столицу, на
Амастрианском   форуме,  в  соответствии  с  обычаями,  а  также  с  "Книгой
церемоний"  императора Константина Багрянородного, и да будет это величайшим
триумфом  для  жителей  царственного  града  и  благодарностью  для доблести
войска, которое добыло для Византии желанную победу, освященную богом.
     Так  пятнадцатая  тысяча  пленных  болгар,  оставив  четырнадцать тысяч
своих  товарищей  на  ослепление  в  долине Струмешницы, тронулась в далекий
поход,  в  конце  которого  их  ожидало нечеловеческое наказание, но об этом
никто  из  них  не  знал,  а  кто  догадывался, тот отгонял от себя страшные
мысли,  ибо  человеку  всегда  хочется  надеяться на лучшее, и не верит он в
смерть даже тогда, когда стоит в яме или под петлей виселицы.
     Начальником  ромейской  тагмы,  которая  вела  пленных  в Царьград, был
назначен  Комискортзавистливый  ко  всему  на  свете.  В  походах  он  вершил  роль надзирателя
стратигова  шатра,  в  битвах  никогда  прямого участия не принимал, поэтому
никогда  не  брал  и  добычи,  а  только считал да делил уже добытое, глотая
слюну  на  чужое и задыхаясь от злости и зависти. Маленькое сухое его личико
обросло  до самых глаз и до невысокого лба цепкими колючими волосами. Из-под
этих  волос раздавался точно такой же колючий голос, и если бы можно было из
Комискорта  вылущить  душу, то душа его непременно должна была быть колючей,
будто  еж или тот железный трибол, который бросают под копыта коннице, чтобы
ранить коней.
     ______________