пленных  прокатилось  нечто подобное крику или стону, а там от костров, один
за другим, раздавались болезненные, душераздирающие крики:
     - Майчице!     ______________
     
     - Очите ми!     ______________
     
     - Изгоряха!     ______________
     
     И  жуткий  запах пополз от костров, запах горелой человеческой кожи, он
наполнял  долину,  его  уже  слышали  пленные  возле  болота,  достигал он и
пригорка,  где возвышался пышный императорский шатер и где в окружении свиты
неподвижно стоял ромейский василевс.
     Там,  возле  костров,  несчастные  рвались  из  рук  воинов,  умоляли о
пощаде,  проклинали  своих  мучителей,  угрожали,  а  неторопливые палачи со
спокойной  деловитостью  извлекали  из огня раскаленные мечи и вилы и ширяли
ими  болгарам  в  лицо,  выжигали глаза старым воинам и молодым новобранцам,
лишали  зрения  и  тех, кто уже насмотрелся на происходящее на этом свете, и
тем,  кто не успел налюбоваться ни небом, ни горами, ни реками, ни красивыми
девичьими  лицами. Да и может ли человек на свете насмотреться, налюбоваться
когда-нибудь?
     Когда   первая   сотня   пленных   была   ослеплена,  катепан  Куцукус,
распоряжавшийся  расправой, подал знак одному из палачей, и тот подведенному
к  нему  последнему  пленнику  выжег  лишь один глаз. Одноглазого толкнули в
толпу  скрюченных  от  боли  и отчаяния - он должен был быть поводырем своим
искалеченным братьям.
     - Заведи ги на вашья царь, кучето Самуил!     ______________
     
     Много  дней  длилась  нечеловеческая  расправа  в  долине  Струмешницы,
Василий  отдал  палачам  четырнадцать  тысяч  болгар, сто сорок сотен воинов
Самуила  были ослеплены, и на каждую сотню выделен один одноглазый поводырь,
и  слепые,  воя  от  невыносимой боли, ибо нет более тяжкой и дикой боли для
человека,  чем  боль  от  ослепления,  разбегались  по  горам и долам, часть
одноглазых  бежала  от  своих  слепых  побратимов в первую же ночь (днем они
боялись  убегать,  еще  не  могли освоиться с тем странным состоянием, когда
сто  человек  смотрят  на  тебя  средь  бела  дня и ничего не видят, поэтому
выбрали  для  бегства  темную  ночь).  А  слепые,  лишившись помощи, гибли в
водоворотах,  забредали  в  непроходимые  дебри,  умирали от голода и жажды,
будучи  неспособны  найти  воду,  умирали  от ран, от зноя, от диких зверей,
потому  что  были  беспомощнее  малых  детей  и  не умели защититься даже от
бродячего  пса;  слепые  расходились  дальше  и  дальше, нагоняя ужас на всю
Болгарию,  они  проходили мимо родных домов, неопознанные и несчастные, одни
и  вовсе  не  ведали,  куда  и  зачем направляются, другие решили отыскать в
своей  вечной  тьме  царя  Самуила, надеясь, что, быть может, он защитит их,
спасет, даст убежище.
     А  Самуил  пришел  в  себя  после раны и замкнулся на острове в Преспе,
знал  о  победе василевса в Клидионе, но ничего об ослепленных. Не знал он и
о  том,  как  долго  и тяжко идут они к нему, блуждая по дорогам Болгарии, и
когда  тысяча  или  две,  а может, и десять тысяч слепых остановились на том
берегу   пролива,   отделявшего   столицу  Самуила  от  берега,  ободранных,
беспомощных,  жалких,  и племянник Иван-Владислав прибежал к царю и крикнул,
чтобы гнали их прочь, Самуил велел:
     - Пустите их сюда.
     Он  вышел  на  берег,  чтобы встретить нервую лодью со слепыми, стоял у
самой  воды,  старый,  поседевший,  с  угасшим  взглядом,  моросил  холодный
дождик,  но  царь  стоял  без  шапки и полными горя глазами смотрел на своих
бывших воинов.
     Они  вываливались  из  лодей  грязными,  смердящими  купами  лохмотьев,
неприкрытых  костей,  незажившие  глазные  впадины  источали  кровь, вызывая
невыносимую  боль  в старом сердце царя; они окружили своего царя, хватались
за  его  одежду, старались дотянуться руками до его лица, плакали невидящими
глазами:
     - О царь, татко ти наш, помогни ни, при тебе сме дошли...     ______________
     
     Самуил  протягивал к ним руки, гладил их бедные головы; плакал вместе с
ними:
     - Деца  мои,  сынове мои, войницы мои добре, войницы мои храбре, народе
мой...     ______________
     мой... (болг.)

     И встал на колени перед слепыми, а потом повалился на песок и умер.
     Так  рассказывают  еще  и  сегодня  болгары,  и так оно и было на самом
деле.
     А  Василия  Второго  прозвали  Вулгарохтонос, то есть Болгаробойца, и с
этим  зловещим  прозвищем  он  вошел  в историю и остался там рядом со всеми
другими, которых человечество старательно сохраняет в своей памяти.
     На  этом  можно  было  бы  считать  законченной повесть об исторических
прозвищах,  если  бы не Сивоок, имевший неосторожность родиться именно в эти
смутные  времена  и  неосмотрительно  шедший  в самый водоворот событий того
обезумевшего столетия.
     Отзвуки  битвы на Клидионском перевале донеслись и до монастыря "Святых
архангелов",  игумен  Гаврила правил молитвы за победу над ромеями, молились
денно  и  нощно  иноки...  Святый  боже, святый крепкий, святый бессмертный,
помилуй   нас,   аминь.   Оставлены   все  повседневные  дела,  покончено  с
раздвоенностью,  которая  удивляла  Сивоока в иноках: молятся и одновременно
твердо  стоят  на  земле,  занимаются  делами земными, носят дрова, выпекают
хлеб,  переписывают  книги,  сплетничают  друг  о  друге,  беззаботно спят и
сладко упиваются вином, выкраденным из монастырских подвалов.
     Но  никак не мог он понять, как могут эти несчастные иноки вымаливать у