История  религии приведена  здесь лишь в качестве примера. К  какому бы
роду человеческой деятельности ни обращалось исследование, искателей истоков
подстерегает  все  то  же  заблуждение:   смешение  преемственной  связи   с
объяснением.
     В общем это уже было иллюзией прежних этимологов, которым казалось, что
они все объяснили, когда, толкуя современное значение слова, приводили самое
древнее  из  им  известных;  когда  они, например,  доказывали,  что  "бюро"
первоначально обозначало некую ткань, а  "тембр"--  род барабана. Как  будто
главная  проблема  не  в  том, чтобы узнать, как  и  почему  произошел сдвиг
значения. Как будто нынешнее слово, так же как его  предшественник, не имеет
в языке особой функции, определяемой современным состоянием словаря, которое
в  свою  очередь  определяется  социальными  условиями  данного  момента.  В
министерских кабинетах  "бюро" означает  "бюрократию". Когда  я  спрашиваю в
почтовом  окошке  марку  (timbre--  "тембр"),  для  того  чтобы  я  мог  так
употребить это слово,  потребовалось --  наряду с  постепенно  развивавшейся
организацией  почтовой  службы   --   техническое  изменение,  решающее  для
дальнейших путей обмена мыслями и заменившее приложение печати приклеиванием
бумажки с рисунком. Такое словоупотребление стало возможным лишь потому, что
разные значения древнего слова, специализировавшись, разошлись очень далеко,
и нет никакой опасности спутать марку (timbre), которую я собираюсь наклеить
на   конверт,  и,  например,  тембр  инструмента,   чистоту   которого   мне
расхваливает продавец музыкальных инструментов.
     "Истоки  феодального  режима",--  говорят  нам.  Где  их  искать?  Одни
отвечают--  "в  Риме", другие-- "в Германии". Причины этих миражей  понятны.
Там  и здесь  действительно существовали  определенные  обычаи  -- отношения
клиентелы,  военные  дружины,  держание  как  плата   за  службу,--  которые
последующим поколениям,  жившим в Европе  в так называемую эпоху феодализма,
приходилось поддерживать.  Впрочем, с немалыми  изменениями. Прежде  всего в
этих  краях  употреблялись  слова:  "бенефиций"  (у  латинян)  и  "феод"  (у
германцев),  которыми   пользовались  последующие  поколения,  постепенно  и
безотчетно вкладывая в них совершенно  новое  содержание.  Ибо,  к  великому
отчаянию историков, у людей не заведено  всякий раз, как  они меняют обычаи,
менять словарь.//23//
     Конечно,  установленные   факты  чрезвычайно  интересны.  Но  можно  ли
полагать, что они исчерпывают проблему причин? Европейский феодализм в своих
характерных  учреждениях не был архаическим сплетением пережитков. Он возник
на определенном этапе  развития и был  порождением всей  социальной среды  в
целом.
     Сеньобос  как-то  сказал:  "Я  полагаю,  что  революционные идеи  XVIII
века...  происходят  от  английских идей XVII века". Имел  ли он в виду, что
французские  публицисты   эпохи   Просвещения,   прочитав  некие  английские
сочинения  предыдущего века или  косвенно подпав  под их влияние, усвоили из
них свои политические принципы?  В  этом можно  было бы  с ним  согласиться.
Однако  при  допущении, что  в эти иноземные идеи нашими философами со своей
стороны  не  было внесено  ничего  оригинального  -- ни  в  интеллектуальное
содержание, ни  в  эмоциональную  окраску.  Но  даже при  таком,  достаточно
произвольном,  сведении  к  факту  заимствования  история  этого умственного
течения будет объяснена еще далеко не  полностью. Останется вечная проблема:
почему заимствование произошло именно в данное время, не раньше и  не позже?
Заражение предполагает наличие двух условий:  генерации микробов и, в момент
заболевания,--  благоприятной "почвы". Короче,  исторический феномен никогда
не может быть объяснен  вне его времени. Это верно для всех этапов эволюции.
Для  того,  который мы переживаем, как и для всех прочих. Об этом задолго до
нас сказано в арабской пословице: "Люди больше походят на свое время, чем на
своих отцов". Забывая об  этой восточной мудрости,  наука о прошлом  нередко
себя дискредитировала.

     "  5. Границы современного и несовременного.  " Надо ли думать, однако,
что  раз  прошлое  не может  полностью  объяснить настоящее,  то оно  вообще
бесполезно  для  его   объяснения?  Поразительно,  что  этот   вопрос  может
возникнуть и в наши дни.
     Вплоть  до ближайшей к нам эпохи на  него действительно заранее давался
почти  единодушный  ответ.  "Кто  будет  придерживаться  только  настоящего,
современного, тому  не понять  современного",-- писал в прошлом веке Мишле в
начале своей прекрасной книги "Народ", дышавшей, однако, всеми злободневными
страстями. К благодеяниям, которых он ждет от истории, уже Лейбниц причислял
"истоки  современных явлений, найденные в явлениях  прошлого", ибо, добавлял
он, "действительность может быть лучше всего понята по ее причинам".
     Но  после  Лейбница,  после  Мишле  произошли  великие  изменения:  ряд
революций  в  технике непомерно  увеличил  психологическую  дистанцию  между
поколениями.  Человек  века  электричества   или  авиации  чувствует  себя--
возможно,  не без некоторых оснований-- очень  далеким от  своих предков. Из
этого он легко делает уже, пожалуй, неосторожный вывод, что он ими больше не
детерминирован.   Добавьте   модернистский   уклон,   свойственный   всякому
инженерному мышлению. Есть  ли необходимость //24// вникать в  идеи  старика
Вольта о гальванизме, чтобы запустить  или отремонтировать динамомашину?  По
аналогии, явно сомнительной, но естественно возникающей в умах,  находящихся
под  влиянием  техники,  многие  даже  думают,  что  для  понимания  великих
человеческих проблем наших дней и для попытки их разрешения изучение проблем
прошлого ничего не дает. Также и историки, не всегда это сознавая, погружены
в модернистскую  атмосферу- Разве не возникает у них  чувство,  что  и в  их
области граница,  отделяющая недавнее от  давнего, отодвигается все  дальше?
Что представляет собой для экономиста наших дней система стабильных денег  и
золотого  эталона,   которая  вчера  еще  фигурировала  во  всех   учебниках
политической экономии как норма для  современности-- прошлое,  настоящее или
историю,  уже  порядком  отдающую плесенью?  За  этими паралогизмами  легко,
однако, обнаружить комплекс менее несостоятельных идей,  чья хотя бы внешняя
простота покорила некоторые умы.      Полагают, что  в обширном  потоке времени можно  выделить некую  фразу.
Относительно недалекая от нас в своей исходной точке, она захватывает другим
концом нынешние дни.  В ней,  как нам  кажется, в  ее  наиболее  характерных
чертах социального или политического  состояния, в материальном оснащении, в
общем духе цивилизации, нет ничего обнаруживающего глубокие отличия от мира,
с  которым мы связаны сейчас. Одним словом, она представляется отмеченной по
отношению к нам весьма  высоким  коэффициентом  "современности".  Отсюда  ей
приписывается  особая  честь  (или недостаток!)-- ее  не  смешивают  со всем
остальным прошлым. "С  1830 года-- это уже не история",--  говаривал один из
наших лицейских учителей, который был очень стар, когда я был очень молод,--
"это политика". Теперь мы уже не  скажем: "с 1830 года"-- Три  Славных Дня с
тех  пор  тоже состарились-- и  не скажем: "это политика". Скорее произнесем