которые он изучил, изданий источников, которыми пользовался. Это превосходно
-- но недостаточно.  Всякая  книга  по  истории, достойная  этого  названия,
должна была  бы содержать главу или, если угодно, ряд параграфов, включенных
в самые важные места и озаглавленных  примерно так:  "Каким образом  я  смог
узнать  то,  о  чем  буду говорить?" Уверен,  что,  ознакомившись  с  такими
признаниями,  даже читатели-неспециалисты испытают истинное интеллектуальное
наслаждение. Зрелище поисков с их успехами и неудачами редко бывает скучным.
Холодом и скукой веет от готового, завершенного.      Меня  иногда  посещают   работники,  желающие  написать  историю  своей
деревни. Как правило,  я  говорю им следующее  (только чуть  попроще - чтобы
избежать  неуместной  в данном случае учености):  "Крестьянские общины  лишь
изредка  и  довольно  поздно заводили  свои  архивы. Сеньории  же, напротив,
будучи  сравнительно  хорошо организованными  и преемственными учреждениями,
обычно сохраняли свою документацию с давних пор. Для любого периода  до 1789
г., а в особенности для более давних //42//
     эпох,  основные  документы,  на которые вы  можете рассчитывать,  будут
почерпнуты  из  сеньориальных фондов.  Отсюда  в свою  очередь  следует, что
первый вопрос,  на который  вам придется ответить и от  которого  почти  все
будет зависеть, окажется таким: "Кто был  в 1789 г. сеньором вашей деревни?"
(Конечно,  наличие   одновременно   нескольких  владельцев,  между  которыми
разделена деревня, тоже вполне вероятно, но для краткости мы эту возможность
рассматривать не будем.)
     Допустимы  три варианта. Сеньория могла  принадлежать либо церкви, либо
светскому  лицу,  эмигрировавшему  во  время  революции  ,  либо  опять-таки
светскому лицу,  но не эмигранту. Первый  случай наиболее  благоприятен  для
нас.  Архив, вероятно, не только сохранялся лучше и охватывал больший  срок;
он  наверняка  после  1790  г. был  конфискован  одновременно  с  земельными
владениями,  как  то  следовало  в соответствии  с  Гражданским  устройством
духовенства. Если он затем был помещен  в какое-либо общественное хранилище,
мы вправе надеяться, что и ныне он находится  там  в целости и сохранности и
доступен для  ученых.  Гипотезе с  эмигрантом также можно поставить довольно
высокий балл. В этом случае архив также был изъят и перемещен, правда,  есть
опасность, что его намеренно уничтожили  как напоминание  о проклятом старом
режиме. Остается  последняя возможность.  Она  была  бы крайне нежелательна.
"Бывшие  люди", если они не  покидали  Францию и не  попадали  каким-то иным
образом  под  удар  законов  Комитета  Общественного  спасения,  не  терпели
никакого имущественного  ущерба. Они, конечно, утрачивали свои сеньориальные
права,  поскольку   те  были  вообще  отменены.  Но  они   сохраняли  личную
собственность, а  следовательно, и  деловые  документы. Если  эти документы,
которые мы  должны разыскать, никогда не были  затребованы государством,  то
они  попросту разделили общую в  XIX и XX  вв.  участь всех фамильных бумаг.
Если они не затерялись,  не  были съедены  крысами, не рассеялись вследствие
продаж и  наследовании  по чердакам трех-четырех  сельских домов,  все равно
ничто не заставит нынешнего их владельца предоставить их вам".
     Я привел  этот  пример,  потому что он  мне кажется очень типичным  для
условий, часто определяющих и ограничивающих доступную для нас документацию.
Небезынтересно более детально проанализировать вытекающий отсюда урок.
     Роль, которую, как мы видели, сыграли  революционные конфискации,-- это
роль божества, нередко покровительствующего исследователю, божества по имени
Катастрофа.   Бесчисленные   римские  муниципии   превратились  в  заурядные
итальянские  городишки,  где  археолог  с  трудом  отыскивает скудные  следы
античности; зато извержение Везувия сохранило Помпеи.
     Разумеется, далеко  не  всегда  великие  бедствия человечества  служили
истории.  Вместе  с  грудами  литературных  и  историографических  рукописей
погибли в смутах нашествий бесценные досье римской императорской бюрократии.
На наших глазах две мировые войны уничтожили на овеянной славой земле многие
памятники  и архивы.  Мы уже  никогда  не сможем  //43// перелистать  письма
старых купцов Ипра, и я сам  видел,  как во время  отступления  сожгли книгу
приказов целой армии.
     Впрочем,  и   мирная  гладь  социальной  жизни  без  вспышек  лихорадки
оказывается гораздо  менее  благоприятной, чем  можно  думать,  для передачи
воспоминаний.  Революции  взламывают дверцы сейфов  и  заставляют  министров
бежать,  не дав им времени  сжечь  свои секретные бумаги.  В старых  архивах
юридических  контор  дела  банкротов содержат доступные  для  нас  документы
предприятий, владельцы  которых,  если  б  им посчастливилось плодотворно  и
почетно  продолжать  свое дело до наших  дней,  ни за  что не согласились бы
отдать на  всеобщее обозрение содержимое своих папок. Благодаря удивительной
преемственности монастырских учреждений  аббатство  Сен-Дени еще в  1789  г.
сохраняло дипломы, пожалованные ему меровингскими  королями более тысячи лет
назад.  Но  читаем мы  их теперь в  Национальном архиве. А если бы аббатство
Сен-Дени пережило Революцию,  можно ли быть уверенным, что  монахи позволили
бы рыться в их сундуках? Наверно, не более, чем ожидать, что общество Иисуса
откроет непосвященным доступ к своим документам, без знания  которых столько
проблем   новой  истории  всегда  останутся   безнадежно  темными,  или  что
французский   банк  пригласит   специалистов  по   истории   Первой  империи
исследовать его реестры, даже самые запыленные,--  настолько дух замкнутости
присущ   всякой  корпорации.  Вот  где   историк  настоящего  оказывается  в
незавидном  положении --  он почти начисто лишен  этих  невольных признаний.
Правда,  взамен  он узнает  всякие  толки. которые  нашептывают ему  на  ухо
друзья. Но такая информация, увы. мало  чем отличается от  досужих  сплетен.
Зачастую хороший катаклизм куда лучше помогает нашему делу.
     Так будет,  во всяком случае,  до тех  пор, пока общество не перестанет
возлагать на переживаемые  им бедствия  заботу о сохранности документов и не
согласится, наконец, разумно организовать и свою память,  и  познание самого
себя.  Это ему  удастся  лишь в  тяжкой борьбе с двумя главными  виновниками
забвения и невежества: с небрежностью,  которая теряет документы, и, что еще
более опасно,  со  страстью к  тайнам (дипломатическим. деловым,  семейным),
которая прячет документы или их уничтожает. Естественно, что нотариус обязан
не  разглашать  деловые  операции своего клиента. Но когда  ему  разрешается
окружать  такой же  непроницаемой  тайной контракты, заключавшиеся клиентами
его прадедушки (меж  тем как ему всерьез ничто не  грозит, если бумаги эти у
него истлеют),  наши  законы в  этой  области поистине отдают плесенью.  Что
касается  мотивов, побуждающих большинство крупных предприятий отказаться от
публикации статистических данных,  столь  необходимых  для разумного ведения
национальной экономики, то мотивы эти очень редко бывают достойны  уважения.
Наша цивилизация  сделает огромный шаг вперед в тот день,  когда скрытность,
возведенная  в принцип поведения и  почти в  буржуазную добродетель, уступит
место желанию сообщать о себе, т. е. обмениваться такими сообщениями.
     Вернемся, однако,  к нашей деревне.  Обстоятельства,  которые в  данном
конкретном случае являются решающими для утраты или сохранности,  //44// для