что эти  картины претендуют, по крайней  мере  одна  из  них,  если  не обе,
безусловно, подделка.
     Так   критика   движется   между   двумя   крайностями   --   сходством
подтверждающим  и  сходством  опровергающим.  Дело  в том,  что  возможность
случайного совпадения имеет свои пределы и ткань социального единообразия не
так  .уж  ровна и гладка. Иными словами, мы полагаем, что  в мире и в данном
обществе единообразие достаточно велико, чтобы исключить возможность слишком
резких отклонений.  Но это  единообразие,  как  мы  его  представляем  себе,
определяется чертами весьма обобщенными.  Оно  предполагает, думаем  мы, и в
какой-то мере  охватывает -- стоит лишь углубиться в  факты действительности
-- число возможных комбинаций, слишком близкое к бесконечности,  чтобы можно
было допустить их ненарочитое  повторение:  для этого необходим сознательный
акт подражания. Хотя в  конечном счете критика свидетельства все же основана
на   инстинктивной  метафизике  подобного   и   различного,   единичного   и
множественного.      Когда  у нас  возникло предположение о  том, что перед нами  копия, нам
остается определить направление влияния. Надо ли считать, что в -каждой паре
документов оба исходят из одного  общего источника? А если предположить, что
один из них подлинный, то который из двух достоин этого звания? Иногда ответ
подсказывают внешние критерии, например датировка обоих документов, если  ее
можно установить.  Если  же  этого  подспорья  нет,  вступает  в  свои права
психологический   анализ,   опирающийся   на   более  глубокие,   внутренние
особенности, присущие самому предмету или тексту.
     Естественно,  что  такой анализ не  подчиняется механическим  правилам.
Надо  ли,  например,  как  делают некоторые эрудиты,  руководствоваться  тем
принципом, что при  последующих обработках текста в него вносятся все  новые
выдумки? Тогда  текст  наиболее  сжатый и  наименее неправдоподобный  всегда
будет иметь шанс, что его признают самым древним. Порой это верно. Мы видим,
что  от одной надписи к другой число врагов,  павших  в  бою  с тем или иным
ассирийским  царем, непомерно  возрастает.  Но случается, что  этот  принцип
изменяет.  Самое баснословное описание "страстей" святого Георгия -- как раз
первое  по  времени;  в   дальнейшем,  принимаясь  за  обработку  старинного
рассказа,  его редакторы  устраняли одну деталь  за  другой, шокированные их
невероятной фантастичностью. Есть много способов  подражания. Они зависят от
характера ин //65//  дивидуума, а  порой  --  от условностей, принятых целым
поколением.  Как   и  любую  другую  интеллектуальную   позицию,  их  нельзя
предвидеть   заранее  ссылаясь   на  то,   что   нам,   мол,   они   кажутся
"естественными".
     К счастью, плагиаторы нередко выдают  себя своими промахами.  В случае,
если  они  не  поняли  текста,  послужившего  им  образцом,  их  бессмыслица
изобличает  их  мошенничество.  Если  же  они  пытаются  замаскировать  свои
заимствования,  их  губит примитивность  уловок. Я  знал  одного гимназиста,
который на уроке, не сводя глаз с тетрадки соседа, старательно списывал  его
сочинение   фразу   за   фразой,   только   переиначивая   их.   С   большой
последовательностью он делал подлежащее дополнением, а действительной  залог
менял на страдательный. Разумеется, он лишь дал учителю превосходный образец
для применения исторической критики.
     Разоблачить подражание там, где, как  нам кажется, у  нас есть два  или
три  свидетеля, значит оставить из них  лишь одного. Два современника Марбо,
граф  де Сегюр  и  генерал  Пеле,  дали  аналогичное  его рассказу  описание
пресловутой переправы через Дунай. Но Сегюр писал после Пеле. Он читал Пеле.
Он  попросту  списал. Что касается Пеле, тот, правда,  писал до Марбо, но он
был  его другом  и,  безусловно, часто  слышал  рассказы  о  его вымышленных
подвигах, ибо  неутомимый хвастун, дурача  своих близких, упражнялся в  том,
чтобы получше  мистифицировать  потомков. Итак, Марбо  остается единственным
собственным поручителем, ибо два других говорили с его слов. Когда Тит Ливии
воспроизводит Полибия, пусть даже приукрашивая его, единственным авторитетом
для  нас  остается  Полибий.  Когда  Эйнхард,  обрисовывая  Карла  Великого,
повторяет портрет Августа, сделанный Светонием,-- тут, собственно, вовсе нет
свидетеля.
     Бывает, наконец, что за мнимым  свидетелем прячется суфлер, не желающий
себя  назвать. Изучая процесс  тамплиеров,  Роберт Ли заметил, что когда два
обвиняемых, принадлежавших к  различным группам ордена, допрашивались  одним
инквизитором,  они  неизменно признавались  в  одних  и  тех же  зверствах и
кощунствах.  Но если  двое обвиняемых,  даже  принадлежащих к  одной группе,
попадали  на допрос к  разным инквизиторам, их признания уже  не  совпадали.
Естественно сделать вывод, что ответы диктовал тот, кто допрашивал. Подобные
примеры, я думаю, можно часто встретить в юридических актах.
     Роль, которую  играет в  критическом рассуждении то, что  можно назвать
принципом ограниченного сходства, нигде, без сомнения, не выступает с  такой
рельефностью, как при новейшем применении этого метода -- при статистической
критике.
     Предположим, я изучаю  цены в период между двумя определенными датами в
обществе  с весьма развитыми связями  и с активным  торговым оборотом. После
меня  за  это  исследование  берется  другой  ученый, затем  третий,  но они
пользуются  материалами,  которые  отличаются  от моих,  а  также различны у
обоих:   другие  счетные   книги,  другие   прейскуранты.   Каждый   из  нас
устанавливает средние годовые цены,  определяет на основе некоей  общей базы
индексы, выводит графики.  Все три кривые примерно //65// совпадают.  Отсюда
можно  заключить,  что  каждая  из них дает в общем верное  представление  о
движении цен. Почему?
     Дело не только  в  том, что в однородной  экономической  среде  большие
колебания  цен  непременно должны  подчиняться единообразному  ритму.  Этого
соображения  было бы, наверное, достаточно, чтобы взять под подозрение резко
отклоняющиеся  кривые, но  не  для  того, чтобы убедить нас, что  среди всех
возможных вариантов  тот, в котором  наши три кривые совпадают,  единственно
верный именно потому, что они тут совпадают. На трех одинаково  подкрученных
весах можно взвесить  один и тот же груз  и получить один и тот же результат
--  неверный.  Суть  рассуждения  основывается  здесь  на анализе  механизма
ошибок. Ни один из наших трех графиков цен нельзя считать свободным от  этих
ошибок в деталях. В области статистики такие ошибки почти неизбежны.
     Допустим,   что   мы   устраняем   возможность   индивидуальных  ошибок
исследователя  (не говоря  о более грубых  промахах,  ибо кто из нас решится
утверждать, что никогда не  запутывался в  неописуемом  лабиринте  старинных
мер?),   но  даже  добросовестнейший  ученый   будет  попадать   в  ловушки,
расставляемые   самими   документами.  По   неаккуратности  или  нечестности
некоторые  цены  могли  быть записаны неточно;  другие  являются исключением
(например, цена товара, продаваемого "другу", или,  наоборот, вздутая цена),
и  потому  могут  сильно исказить  нашу  среднюю;  прейскуранты,  отражающие
средние рыночные цены, не  всегда составлялись с идеальной точностью. Но при