Итак,  право  в  строгом  смысле  слова  --   это  формальная  оболочка
реальностей,  слишком  разнообразных,   чтобы  быть  удобным  объектом   для
изолированного изучения, и ни  одну из них право не может  охватить во  всей
полноте. Возьмем семью. Идет ли  речь о малой современной семье-супружестве,
постоянно колеблющейся, то сжимающейся, то  расширяющейся, или же  о большом
средневековом  роде,  коллективе,  скрепленном  прочным  остовом  чувств   и
интересов,--  достаточно ли  будет для  подлинного проникновения в ее  жизнь
перечислить  статьи  какого-либо  семейного  права? Временами, видимо, так и
полагали,   но   к   каким   разочаровывающим   результатам   это   привело,
свидетельствует  наше  бессилие  даже  теперь  описать  внутреннюю  эволюцию
французской семьи.
     Однако  в понятии юридического факта, отличающегося от  прочих  фактов,
все же есть  и нечто точное. А именно;  во  многих обществах применение  и в
значительной  мере  сама выработка  правовых норм была  делом  группы людей,
относительно специализированной, и в этой роли //82// (которую члены группы,
разумеется,  могли сочетать  с  другими  социальными  функциями)  достаточно
автономной, чтобы иметь свои  собственные традиции и часто даже особый метод
мышления.  В общем история права  должна была бы существовать самостоятельно
лишь как история юристов, и для одной из отраслей науки о людях  это тоже не
такой  уж  незавидный способ  существования. Понимаемая в  таком смысле, она
проливает  свет  на  очень  различные, но  подчиненные  единой  человеческой
деятельности  феномены,  свет,  хотя  неизбежно  и ограниченный определенной
областью,  но  многое проясняющий.  Совсем иной тип  разделения  представлен
дисциплиной,  которую привыкли именовать "человеческой географией". Тут угол
зрения  не определяется умственной деятельностью какой-либо  группы  (как то
происходит с  историей права, хотя  она  об этом и не подозревает). Но он не
заимствован  и  из специфической природы данного  человеческого факта, как в
истории  религии  или  истории  экономики:  в истории религии нас интересуют
верования,  эмоции, душевные  порывы,  надежды и  страхи,  внушаемые образом
трансцендентных  человечеству  сил,  а  в  истории  экономики  -- стремления
удовлетворить  и  организовать  материальные   потребности.  Исследование  в
"антропогеографии"  сосредоточивается  на  типе связей,  общих для  большого
числа  социальных  феноменов;  она изучает  общества в  их связи с природной
средой  -- разумеется, двусторонней, когда  люди непрестанно воздействуют на
окружающий мир и одновременно подвергаются его воздействию. В  этом случае у
нас также  есть всего лишь один  аспект исследования, оправданность которого
доказывается его  плодотворностью, но его нужно дополнять другими аспектами.
Такова,  в  самом  деле,  роль анализа  в  любом  виде  исследования.  Наука
расчленяет  действительность  лишь  для  того, чтобы  лучше  рассмотреть  ее
благодаря  перекрестным  огням,   лучи   которых  непрестанно   сходятся   и
пересекаются.  Опасность возникает  только  с  того  момента,  когда  каждый
прожектор начинает претендовать на то,  что  он один видит все, когда каждый
кантон знания воображает себя целым государством.
     Остережемся,   однако,   и   в  этом  случае  принимать   как  постулат
мнимо-геометрический параллелизм между науками о природе и науками о  людях.
В  пейзаже,  который я  вижу из  своего окна, каждый ученый найдет  для себя
поживу, не думая о картине в целом. Физик объяснит  голубой цвет неба, химик
--  состав  воды в ручье,  ботаник  опишет  траву.  Заботу о  восстановлении
пейзажа  в  целом,  каким  он  предо  мной предстает  и  меня  волнует,  они
предоставят искусству, если художник или поэт пожелают за это взяться.  Ведь
пейзаж  как  некое  единство  существует только  в  моем  сознании. Суть  же
научного метода,  применяемого  этими  формами  познания и  оправданного  их
успехами, состоит в том, чтобы сознательно забыть о созерцателе и стремиться
понять  только созерцаемые объекты.  Связи, которые наш разум  устанавливает
между предметами, кажутся ученым произвольными; они умышленно их  разрывают,
чтобы восстановить  более  подлинное,  по  их мнению,  разнообразие.  Но уже
органический мир ставит  перед  своими анализаторами  тонкие  и щекот //83//
ливые  проблемы.  Биолог, конечно,  может,  удобства ради, изучать  отдельно
дыхание,  пищеварение, двигательные  функции, но он  знает, что  сверх всего
этого  существует  индивидуум,  о  котором  он должен рассказать.  Трудности
истории  еще  более сложны. Ибо ее  предмет, в точном  и последнем смысле,--
сознание людей. Отношения, завязывающиеся между людьми, взаимовлияния и даже
путаница, возникающая  в  их сознании,--  они-то  и  составляют  для истории
подлинную действительность.
     Homo  religiosus,  homo oeconomicus, homo politicus -- целая
вереница homines с прилагательными на "us"; при  желании ее можно расширить,
но  было  бы  очень  опасно  видеть  в  них  не   то,  чем  они  являются  в
действительности: это  призраки, и они  удобны, пока не становятся  помехой.
Существо  из плоти и костей-- только человек как таковой, соединяющий в себе
их всех.
     Конечно,  в сознании  человека  есть  свои  внутренние  перегородки,  я
некоторые  из   наших   коллег  мастерски   их  воздвигают.   Гюстав  Ленотр
!3 не мог  надивиться, что среди  деятелей террора  !4
было  так  много превосходных  отцов семейств.  Но  даже  будь наши  великие
революционеры  и  впрямь  теми кровопийцами, образ которых  приятно  щекотал
изнеженную буржуазным комфортом публику, это изумление все равно говорило бы
о  весьма ограниченном  понимании психологии. Сколько  людей живет различной
жизнью  в трех или четырех планах, стремясь отделить их один  от  другого  и
иногда достигая этого в совершенстве?
     Отсюда  еще   далеко  до  отрицания  фундаментального  единства  "я"  и
постоянного    взаимопроникновения    его    различных    аспектов.    Разве
Паскаль-математик и Паскаль-христианин были двумя чуждыми друг другу людьми?
Разве  пути ученого медика  Франсуа  Рабле  и пантагрюэлической памяти мэтра
Алькофрибаса  никогда  не  пересекались?  Даже   когда   роли,   по  очереди
разыгрываемые   одним  актером,  кажутся  столь   же  противоположными,  как
стереотипные персонажи  мелодрамы, вполне возможно, что,  если приглядеться,
эта антитеза окажется всего лишь маской, скрывающей более глубокое единство.
Немало потешались  в свое время над сочинителем  элегий  Флорианом, который,
как рассказывали, бил  своих любовниц. Но,  быть может, он расточал  в своих
стихах столько  нежности именно  из желания утешиться,  что ему не удавалось
проявить ее в  своих поступках? Когда средневековый купец, после того как он
целый  день нарушал предписания церкви насчет ростовщичества  и справедливых
цен,  набожно  преклонял колени  перед образом богоматери,  а на склоне  лет
делал  благочестивые  пожертвования  и вклады;  когда  в  "тяжелые  времена"
владелец крупной мануфактуры строил приюты  на деньги, сэкономленные за счет
низкой оплаты труда детей в лохмотьях,-- чего они оба хотели? Только ли, как
обычно  считают, откупиться от громов небесных довольно недорогой ценой, или
же  подобными  вспышками  веры  и благотворительности  они удовлетворяли, не
говоря  об этом вслух, тайные потребности  души, которые вынуждала подавлять
суровая житей //84// ская практика? Бывают противоречия в поведении,  сильно