возможны  лишь при  включении  его  в  хронологический  ряд  или  синхронный
комплекс.  Мабильон создал дипломатику, сопоставляя меровингские  дипломы то
один  с  другим, то с текстами  иных  эпох или  иного  характера; экзегетика
родилась из сопоставления  евангельских  рассказов. В  основе  почти  всякой
критики лежит сравнение.
     Но результаты этого сравнения неоднородны.  Оно приводит к установлению
либо  сходства,   либо  различия.  В  некоторых  случаях  совпадение  одного
свидетельства со свидетельствами  близкими по времени может привести к прямо
противоположным выводам.//62//
     Сперва   рассмотрим  простейший  случай   --  рассказ.  Марбо  в  своих
"Мемуарах",   которые  столь  волновали  юные   сердца,  сообщает  с  массой
подробностей об одном  отважном  поступке,  героем которого  выводит  самого
себя: если  ему верить, в ночь с 7  на 8 мая 1809  г.  он переплыл  в  лодке
бурные  волны  разлившегося  Дуная,  чтобы  захватить  на  другом  берегу  у
австрийцев  несколько  пленных.  Как  проверить  этот  рассказ?  Разумеется,
призвав  на  помощь  другие  свидетельства. У нас  есть  армейские  приказы,
походные  журналы,  отчеты; они свидетельствуют,  что в  ту  знаменитую ночь
австрийский корпус, чьи палатки Марбо, по его словам, нашел на левом берегу,
еще  занимал  противоположный  берег.  Кроме  того,  из  "Переписки"  самого
Наполеона явствует,  что  8  мая разлив еще  не  начался.  Наконец,  найдено
прошение о производстве в чине, написанное самим Марбо 30 июня 1809 г. Среди
заслуг, на которые он  там ссылается,  нет ни слова о его  славном  подвиге,
совершенном в прошлом месяце. Итак, с  одной стороны --  "Мемуары", с другой
--  ряд текстов, их  опровергающих. Надо разобраться в  этих  противоречивых
свидетельствах. Что мы сочтем  более правдоподобным? Что там же, на месте, и
штабы  и сам  император  ошибались (если  только они, бог  весть почем;', не
исказили действительность умышленно); что Марбо в 1809 г., жаждая повышения,
грешил ложной  скромностью; или что много времени  спустя старый  воин,  чьи
россказни,  впрочем, снискали ему  определенную  славу, решил подставить еще
одну подножку  истине? Очевидно, никто не станет колебаться: "Мемуары" снова
солгали.
     Итак, здесь установление разногласия  опровергло одно из противоречивых
свидетельств.  Одно  из  них  должно  было   пасть.  Этого   требовал  самый
универсальный  из постулатов  логики: закон  противоречия  категорически  не
допускает,  чтобы  какое-то  событие могло  произойти  и в то  же  время  не
произойти.  Правда,  в  мире  ученых  встречаются  этакие  покладистые люди,
которые при  двух антагонистических утверждениях  останавливаются на  чем-то
среднем; они  напоминают мне школьника, который, отвечая, сколько  будет 2 в
квадрате, и слыша с одной стороны подсказку "четыре", а с другой-- "восемь",
решил, что правильным ответом будет "шесть".
     Остается вопрос, как делать выбор между  свидетельством  отвергаемым  и
тем, которое как  будто должно  быть  принято. Здесь  решает психологический
анализ:   мы   взвешиваем   возможные  мотивы   правдивости,.  лживости  или
заблуждения  свидетелей,  В  данном  случае  эта  оценка  приводит  к  почти
бесспорным  выводам. Но  при  других обстоятельствах она иногда  осложняется
гораздо  более  высоким коэффициентом  неуверенности. Выводы,  основанные на
тщательнейшем взвешивании мотивов, располагаются на  большой шкале от  почти
невозможного до совершенно правдоподобного.
     Вот, однако, примеры другого типа.
     Грамота, датированная  XII  в.,  написана  на  бумаге, тогда  как  все,
обнаруженные до сих пор подлинные документы той эпохи написаны на пергамене;
форма букв в ней сильно отличается от той, которую мы видим //63//
     в  других  документах  того  же  времени;  язык  изобилует  словами   и
оборотами, не свойственными тогдашнему  обиходу. Или так: характер обработки
некоего орудия, как  нам  говорят,-- палеолитического,  обнаруживает приемы,
которые,  насколько нам известно,  применялись  лишь  в эпохи гораздо  более
близкие к нам. Мы  сделаем вывод, что эта грамота и это орудие-- поддельные.
Как и в предыдущем  случае, приговор будет вынесен на основе  разноречия, но
из  соображений  совсем  иного  рода.  В  данном  случае аргументация  будет
строиться на  том, что в пределах  жизни одного поколения  в рамках одного и
того  же общества  господствует  такое  единообразие обычаев  и  технических
приемов, что  ни один индивидуум не может существенно отойти от общепринятой
практики. Мы считаем  бесспорным, что какой-нибудь  француз времен  Людовика
VII выписывал буквы примерно так же, как его современники; что изъяснялся он
примерно теми же словами; что пользовался  он теми же  материалами; что если
бы один из ремесленников мадленской эпохи располагал для  обработки костяных
наконечников механической пилой, то его товарищи  также пользовались  бы ею.
Постулат  этот  в  конечном  итоге   --  социологического  порядка.  Понятие
"коллективный эндосмос",  влияние количества,  неизбежность  подражания,  на
которых этот постулат основан, несомненно,  подтверждаются постоянным опытом
человечества и в целом сливаются с самим понятием "цивилизация".
     Не  очень хорошо,  однако, если свидетельства чересчур уж  совпадают во
всем. Это говорит тогда не в их пользу и скорее побуждает их отвергнуть.
     Всякий, кто  участвовал в  сражении при  Ватерлоо,  знал,  что Наполеон
потерпел там поражение. Слишком  уж оригинального свидетеля, который стал бы
это  отрицать,  мы сочтем  лжесвидетелем.  Мы должны  допустить,  что.  если
ограничиться простой и грубой констатацией поражения Наполеона при Ватерлоо,
то во французском языке нет особых  возможностей высказать это как-то иначе.
Но  что,  если два свидетеля или те, кто претендует на эту роль, опишут  нам
битву в одних и тех же выражениях? Или даже при некотором различии выражений
опишут ее с теми же деталями? Мы без колебаний сделаем  вывод, что  один  из
них  списал  у  другого или  что оба они списали с какого-то общего образца.
Действительно, наш ум отказывается допустить, что два наблюдателя, неизбежно
находившиеся  в  разных  пунктах  и  в  разной  степени внимательные,  могли
записать  с  одними и  теми же подробностями  один  и тот же  эпизод; что  в
бесчисленном количестве  слов французского  языка  два писателя,  работавших
независимо один от другого, могли, действуя произвольно, выбрать те же слова
и в той же последовательности для описания одних и тех же фактов.
     Если   оба   рассказа   выдают   себя   за   непосредственное  описание
действительности, по крайней мере один из них лжет.
     Представьте себе еще, что на двух  древних памятниках из камня высечены
два военных  эпизода.  Они относятся к двум разным  походам,  но  изображены
почти в одинаковых чертах.  Археолог скажет: "Один из двух //64// художников
наверняка   обокрал  другого,  если   только  они  оба  не  довольствовались
воспроизведением  с  какого-то  общепринятого шаблона". Неважно, что две эти
стычки отделены лишь коротким промежутком времени или что в них сражались те
же  народы  --  египтяне  против  хеттов,  ассирийцы  против  эламитов.  Нас
возмущает сама мысль, что,  при  бесконечном разнообразии  человеческих поз,
для  изображения двух  различных  событий,  совершившихся  в  разное  время,
выбраны  одни и те же жесты. В качестве свидетельства о  ратных подвигах, на