пачку  неизданных  писем  Паскаля, проданных ему постоянным его поставщиком,
знаменитым подделывателем  Врен-Люка. Из  них явствовало, что автор "Писем к
провинциалу" сформулировал еще до Ньютона принцип всемирного тяготения. Один
английский ученый выразил удивление. Как объяснить, спрашивал он, что в этих
текстах используются астрономические выкладки, произведенные через много лет
после смерти Паскаля,  о которых сам Ньютон  узнал  лишь после опубликования
первых глав своего  труда?  Врен-Люка  был не из  тех, кто станет  смущаться
из-за такого пустяка. Он снова засел за свой верстак, и вскоре благодаря его
стараниям  Шаль  сумел представить  новые автографы.  На  сей  раз они  были
подписаны  Галилеем  и  адресованы  Паскалю.  Так  загадка  была  объяснена:
знаменитый астроном произвел наблюдения,  а Паскаль-- вычисления.  Оба, мол,
действовали в  тайне  от  всех.  Правда, Паскалю в день  смерти Галилея было
всего восемнадцать  лет.  Ну  и  что?  Еще  один  повод  восхищаться  ранним
расцветом его гения.
     Но  вот другая странность, заметил неугомонный придира: в одном из этих
писем,  датированном  1641 г., Галилей жалуется,  что пишет с большим //55//
трудом,  так как у него устают глаза. Между тем разве неизвестно,  что уже с
конца  1637 г.  он совершенно  ослеп? Простите, возразил немного спустя  наш
славный  Шаль,  я  согласен,  что до сих пор  все верили  в  эту  слепоту. И
напрасно. Ибо  теперь я, дабы рассеять всеобщее заблуждение могу  предъявить
написанный именно в  это время и решающий  для  нашего спора документ. Некий
итальянский ученый сообщал Паскалю 2 декабря 1641 г.,  что как раз в эти дни
Галилей, чье зрение несомненно слабело уже ряд лет, потерял его полностью...
     Конечно, не все обманщики работали так плодовито, как  Врен-Люка, и  не
все обманутые  обладали  простодушием его  несчастной  жертвы.  Но  то,  что
нарушение истины порождает целую  цепь лжи, что всякий обман почти неизбежно
влечет  за  собой  многие  другие,  назначение  которых,  хотя  бы  внешнее,
поддерживать  друг   друга,--   этому   учит  нас  опыт   житейский  и   это
подтверждается  опытом  истории. Вот почему  знаменитые фальшивки  возникали
целыми  гроздьями:  фальшивые  привилегии  кентерберийского архиепископства,
фальшивые привилегии австрийского  герцогства,  подписанные многими великими
государями от  Юлия Цезаря до Фридриха Барбароссы,  фальшивка дела Дрейфуса,
разветвленная, как  генеалогическое древо. Можно подумать (а  я привел  лишь
несколько примеров), что перед нами-- бурно разрастающиеся колонии микробов.
Обман, по природе своей, рождает обман.      Существует  еще  более коварная  форма  надувательства.  Вместо  грубой
контристины,  прямой и,  если угодно, откровенной,-- потаенная  переработка:
интерполяция в  подлинных  грамотах,  узоры выдуманных деталей,  вышитые  на
грубовато-правдивом фоне. Интерполяции  обычно  делаются в корыстных  целях.
Узорочье  лжи --  для  украшения.  Не  раз  изобличались искажения,  которые
вносила в античную или средневековую историографию эстетика лжи. Ее влияние,
наверно,  не намного меньше и в нашей печати. Не слишком заботясь об истине,
самый  скромный новеллист  охотно  обрисовывает  своих  персонажей  согласно
условиям  риторики,  престиж  которой   отнюдь  не  подорван  временем,--  у
Аристотеля и Квинтилиана  куда больше учеников в наших редакциях, чем обычно
думают.
     Некоторые  технические обстоятельства  даже  как будто благоприятствуют
таким искажениям.  Когда  в  1917  г.  был приговорен  к смерти шпион  Боло,
какая-то   газета,  говорят,   поместила  б   апреля  отчет  о  его   казни.
Действительно, казнь сперва была назначена  на  это число,  но на самом деле
состоялась лишь одиннадцать дней спустя. Журналист,  убежденный, что событие
произойдет  в  намеченный  день,  сочинил  "отчет"  заранее  и  счел  лишним
проверить.  Не  знаю,  насколько  достоверен  этот  анекдот  - такие  грубые
ляпсусы, конечно, исключение. Но легко  допустить, что для  быстроты -- ведь
главное  представить материал  вовремя -- репортажи об  ожидающихся событиях
иногда сочиняются заранее. Можно  сказать с уверенностью,  что,  увидев  все
своими глазами, журналист, если нужно, внесет изменения  в канву рассказа, в
его основные пункты, но вряд ли ретуширование коснется деталей, которые были
присочинены  для колорита  //56//  и  которые  никому  не  придет  в  голову
проверять. Так, по крайней мере,  кажется мне,  профану.  Хотелось бы, чтобы
какой-нибудь журналист-профессионал рассказал об этом  вполне откровенно.  К
сожалению,   газета  еще  не  имеет  своего   Мабильона.  Но  не  приходится
сомневаться,  что  подчинение  несколько  устаревшему  кодексу  литературных
приличий,  власть  стереотипной  психологии,  страсть к  живописности прочно
занимают свое место в галерее виновников публикуемых измышлений.      От  чистого  и  простого  вымысла  до  невольного заблуждения--  немало
ступеней. Уже хотя бы потому,  что так  легко  искренне  повторяемая  чепуха
превращается в ложь,  если случай  тому  благоприятствует.  Вымысел  требует
умственного усилия, которому сопротивляется свойственная большинству леность
ума.   Насколько   удобней  попросту  поверить  выдумке,  в  истоках   своих
ненарочитой и соответствующей интересам момента!
     Вспомните знаменитую историю  с "нюрнбергским самолетом". Хотя до конца
она так и  не  выяснена, кажется  вполне вероятным, что какой-то французский
коммерческий самолет пролетал над Нюрнбергом за несколько дней до объявления
войны.  Возможно, его приняли за военный. Возможно, что среди населения, уже
взбудораженного призраками  ожидаемой войны, распространился слух  о бомбах,
сброшенных в разных местах.  Между  тем точно известно, что  бомбы  не  были
сброшены, что правители Германской  империи  имели все возможности для того,
чтобы  рассеять этот ложный  слух. Следовательно, бесконтрольно  его приняв,
чтобы сделать  из него повод для войны, они по существу солгали. Но солгали,
ничего  не измышляя и,  возможно, даже не  очень ясно сознавая  вначале этот
обман. Они  поверили нелепому  слуху, потому что им  было выгодно  поверить.
Среди всех типов  лжи ложь самому себе -- достаточно частое явление, и слово
"искренность"  --  понятие весьма широкое,  пользоваться которым можно  лишь
после уточнения многих оттенков.
     Тем  не  менее  верно,  что  многие  очевидцы  обманываются  совершенно
искренне. Вот  тут  самое  время  историку  воспользоваться  драгоценными  i
результатами,  которыми  за  несколько   последних  десятилетий   наблюдение
вооружило почти совершенно новую  дисциплину--  психологию свидетельства.  В
той мере, в какой ее  достижения  касаются нашего предмета, нам  хотелось бы
сказать следующее.
     Если верить Гийому де  Сен-Тьерри,  его  ученик  и друг  святой Бернард
однажды  с  большим  удивлением  узнал,  что капелла, в которой  он, молодой
монах,  ежедневно  присутствовал на богослужении, имела в алтарной стене три
окна,--  а он-то всегда считал, что  там лишь  одно  окно.  Агиограф  в свою
очередь удивляется  и восхищается:  подобное безразличие к земному, конечно,
предвещало благочестивейшего слугу господа.  Бернард, по-видимому, и в самом
деле  отличался  из ряда вон  выходящей  рассеянностью.  Если верить другому
рассказу, ему впоследствии довелось целый день бродить у Женевского озера, а
он его даже не заметил. Однако многократные случаи  показывают:  чтобы грубо