Трудно  предположить,  что  эти кости оказались  тут  случайно; очевидно, мы
имеем дело со  следами человеческих жертвоприношений,  совершенных во  время
строительства  и  как-то  с  ним  связанных.  О  верованиях,  нашедших  себе
выражение  в  подобных  ритуалах,  нам  придется,  конечно,   разузнавать  а
источниках того времени, если они существуют, или же рассуждать по аналогии,
основываясь на других свидетельствах. Можно ли ознакомиться с верой, которую
не разделяешь, иначе чем с чужих слов? Так обстоит  дело. повторяю, со всеми
явлениями   сознания,   когда  они  нам   чужды.  Что  ж  до  самого   факта
жертвоприношения,  тут, напротив,  наше положение совсем  иное.  Конечно, мы
этот  факт,   строго   говоря,  не   устанавливаем  чисто   непосредственным
восприятием; равно  как геолог -- факт существования  аммонита, окаменелости
которого  он  находит;  равно как  физик --  движение  молекул,  воздействие
которого  он   обнаруживает  в   броуновском  движении.  Но  весьма  простое
рассуждение, исключающее возможность иного толкования, позволяет нам перейти
от бесспорно установленного объекта к факту, доказательством которого служит
этот  объект.  Такой ход  примитивного  истолкования  в  целом весьма близок
инстинктивным умственным операциям, без  которых  никакое  ощущение не может
стать  восприятием; в этом случае между объектом  и  нами нет ничего, что бы
требовало посредничества другого  наблюдателя. Специалисты в области  метода
обычно  понимали  под  непрямым  познанием  такое,  которое  доходит  до ума
исследователя по каналам других человеческих умов. Определение, пожалуй,  не
слишком удачное: оно указывает только на присутствие посредника -- но почему
это  звено должно  быть  непременно человеческой  породы? Не  будем, однако,
спорить  о словах, и примем общеупотребительное значение. В этом смысле наши
знания  о жертвах,  захороненных в стенах сирийских крепостей, никак  нельзя
назвать непрямыми.
     Многие  другие следы прошлого  также доступны  прямому  восприятию. Это
почти все огромное количество неписьменных свидетельств и даже большое число
письменных.  Если  бы  известнейшие  из   теоретиков  нашей  методологии  не
относились к  приемам, присущим археологии, со столь странным и высокомерным
безразличием,  если  бы  они  в  плане  документальном  не  были  заворожены
рассказом, как в  плане фактическом  -- происшествием, они  бы наверняка  не
спешили отбросить  нас  к наблюдению, всегда от  кого-либо или  от чего-либо
зависящему. В  Халдее, в царских //33// гробницах Ура были найдены бусины из
амазонита. Поскольку  ближайшие его  залежи находятся в центре  Индии  или в
окрестностях  Байкала,  напрашивается  вывод,  что,   начиная   с   третьего
тысячелетия  до  нашей  эры,  города  Нижнего Евфрата поддерживали  торговые
отношения с весьма далекими краями. К индукции можно  относиться по-разному.
Но  считать  ли  ее  надежной  или нет,  здесь, бесспорно,  индукция  самого
классического типа; она  основана  на  установлении факта, и ничьи словесные
показания тут не замешаны.
     Однако материальные  свидетельства-- далеко не единственные  обладающие
привилегией    непосредственной    доступности.   И    кремень,   обточенный
ремесленником каменного  века,  и особенность  языка,  и включенная в  текст
правовая норма,  и зафиксированный  в ритуальной книге  или изображенный  на
стеле обряд--  все это реальности, которые мы воспринимаем  сами и толкуем с
помощью  чисто  индивидуального  умственного  усилия. Здесь  нет  надобности
призывать  в  качестве  толмача  ум другого.  Вернемся  к  нашему  недавнему
сравнению: вовсе неверно, будто историк обречен узнавать о том, что делается
в его лаборатории,  только с чужих слов. Да, он  является  уже  тогда, когда
опыт  завершен.  Но,  если  условия  благоприятствуют,  в  результате  опыта
наверняка  получился  осадок,  который  вполне  можно  увидеть  собственными
глазами.      Итак,  определять   бесспорные   особенности  исторического  наблюдения
следует другими терминами, менее двусмысленными и более содержательными.
     Специфическая  его черта в том, что  познание  всех фактов человеческой
жизни в прошлом и  большинства из них в настоящем должно  быть,  по удачному
выражению  Франсуа Симиана, изучением  по следам.  Идет ли  речь  о  костях,
замурованных в сирийской крепости, или  о слове, чья форма  или употребление
указывают  на некий  обычай, или о  письменном рассказе  очевидца какой-либо
сценки из давних или новых времен,-- что понимаем мы под словом  "источник",
если не "след", т. е. доступный нашим чувствам знак, оставленный  феноменом,
который сам по себе для нас недоступен? Не беда, если  сам объект по природе
своей недоступен для ощущения, как атом, чья траектория становится видимой в
трубке  Крукса,  или  если он  под воздействием времени только  теперь  стал
недоступным, как папоротник, истлевший за тысячелетия и оставивший отпечаток
на куске  каменного угля, или же церемонии, давно ушедшие в прошлое, которые
изображены и  комментированы на  стенах египетских  храмов. В обоих  случаях
процесс восстановления одинаков, и все науки дают тому ряд примеров.
     Но из  того,  что  многим  исследователям  во  всех  науках  приходится
воспринимать  какие-то  главные  феномены   лишь  через  посредство  других,
производных,  вовсе  не  следует,  что  приемы,  к  которым  они  прибегают,
совершенно одинаковы. Одни,  как физики, имеют возможность сами  про  //34//
воцировать появление таких следов.  Другие, напротив, вынуждены  ждать, пока
эти следы предоставит  им  прихотливая  игра сил, на  которые они  не  имеют
никакого  влияния. В том и другом случае положение  ученых, очевидно,  будет
совершенно  различным.  А как же  с  наблюдателями  фактов-человеческих? Тут
вступает в свои права проблема датировки.
     Кажется   очевидным,  что  сравнительно   сложные   человеческие  факты
невозможно воспроизвести или  произвольно  направлять (к этому, впрочем. нам
придется еще вернуться).  Существует, правда, психологический эксперимент --
начиная  с   самых   элементарных   измерений  ощущений   до   утонченнейших
интеллектуальных  и  эмоциональных тестов.  Но его,  как  правило, применяют
только  к  индивидууму.  Коллективная  же  психология   почти  не  поддается
эксперименту. Невозможно -- да на  это никто бы и не отважился, даже  если б
мог,-- умышленно  вызвать  панику или взрыв религиозного энтузиазма. Однако,
когда  изучаемые   феномены  принадлежат  настоящему  или  совсем  недавнему
прошлому,  наблюдатель, хоть  он  и неспособен  заставить их повториться или
повлиять на их развитие, не так безоружен по отношению к их следам. Он может
буквально вызвать к жизни некоторые из них. А именно -- сообщения очевидцев.
5  декабря  1805 г.  события  Аустерлица  были  столь  же неповторимы, как и
сегодня. А  если  спросить, как  действовал во время сражения  тот  или иной
полк?  Пожелай  Наполеон  через  несколько  часов  после   прекращения  огня
осведомиться  об этом,  ему стоило бы сказать  одно слово,  и  кто-нибудь из
офицеров  представил бы ему отчет. Неужто никогда  не была составлена такого
рода реляция, доступная всем или секретная? А те, что  были написаны, неужто
они затерялись? Напрасно мы  будем задавать этот вопрос--  он, скорее всего,
останется  без ответа, как и  многие другие, гораздо  более важные.  Кто  из
историков не  мечтал о возможности, подобно Улиссу, накормить  тени  кровью,
чтобы они  заговорили? Но чудеса "неквии"  теперь уже не в моде, и у нас нет