нет  истинного  познания  без  шкалы сравнения. Конечно,  при  условии,  что
сопоставление  захватывает  факты   хоть  и  различные,  но   вместе  с  тем
родственные. Никто не станет спорить, что здесь именно такой случай.
     Разумеется, мы теперь уже не считаем, что,  как писал  Макиавелли и так
полагали  Юм или Бональд,  во  времени  "есть  по крайней  мере  нечто  одно
неизменное -- человек". Мы уже знаем, что человек  также сильно изменился --
и его дух и, несомненно, даже самые тонкие механизмы его тела. Да и могло ли
быть  иначе? Духовная атмосфера претерпела глубокие изменения, гигиенические
условия, питание изменились не меньше. И все же, по-видимому, в человеческой
природе  и в человеческих  обществах  существует некий  постоянный фонд. Без
этого даже  имена людей и названия обществ потеряли бы  свой смысл. Можем ли
мы  понять  этих  людей,  изучая   их  только   в  их  реакциях  на  частные
обстоятельства определенного момента? Даже чтобы понять,  чем они являются в
этот именно момент, данных опыта будет недостаточно. Множество возможностей,
до поры до времени  мало проявляющихся, но каждый миг способных пробудиться,
множество стимулов,  более  или  менее бессознательных,  индивидуальных  или
коллективных настроений  останутся  в тени.  Данные единичного  опыта всегда
бессильны  для  выявления его  же  компонентов  и,  следовательно,  для  его
истолкования.

     " 7. Понять прошлое с помощью  настоящего.  " Общность  эпох  настолько
существенна, что познавательные связи между  ними и впрямь обоюдны. Незнание
прошлого  неизбежно приводит к непониманию настоящего. Но, пожалуй, столь же
тщетны  попытки понять прошлое, если не представляешь настоящего. Однажды  я
сопровождал в Стокгольм Анри Пиренна.  Едва мы прибыли в  город, он  сказал:
"Что мы  посмотрим в первую  очередь? Здесь, кажется, выстроено новое здание
ратуши. Начнем  с него".  Затем, как бы предупреждая мое удивление, добавил:
"Будь я антикваром,  я смотрел бы  только  старину. Но  я историк. Поэтому я
люблю жизнь". Способность к восприятию живого --  поистине  главное качество
историка.  Пусть не  вводит нас в заблуждение некая  сухость стиля  --  этой
способностью отличались самые великие среди нас: Фюстель, Мэтланд, каждый на
свой  лад  (эти были более строгими), не  менее,  чем Мишле. И,  быть может,
она-то  и является  тем даром фей, который  невозможно  приобрести, если  не
получил его в колыбели.  Однако ее надо непрестанно  упражнять  и развивать.
Каким  образом?  Пример  этому  дал  сам  Пиренн --  постоянным контактом  с
современностью. Ибо в ней, в современности,  непосредственно  доступен нашим
чувствам трепет человеческой жизни, для восстановления которого в старых тек
//28// стах  нам требуется большое  усилие воображения. Я много раз  читал,.
часто  сам рассказывал истории о войне и  сражениях, Знал ли я действительно
-- в полном смысле слова  "знать",-- знал ли я нутром это жгучее отвращение,
прежде чем  сам  его испытал,  прежде  чем  узнал,  что означает  для  армии
окружение, а для народа-- поражение? Прежде чем я сам летом и осенью 1918 г.
вдохнул  радостный воздух победы (надеюсь, что мне придется еще раз вдохнуть
его полной  грудью, но, увы, запах его вряд  ли будет  таким же), знал  ли я
подлинный смысл этого прекрасного слово? По правде  сказать, мы  сознательно
или   бессознательно   в  конечном   счете  всегда   заимствуем   из  нашего
повседневного  опыта,  придавая ему, где должно,  известные новые нюансы, те
элементы, которые помогают нам воскресить прошлое. Самые  слова, которыми мы
пользуемся   для   характеристики   исчезнувших   состояний  души,  отмерших
социальных форм,-- разве имели бы они  для нас какой-то  смысл,  если бы  мы
прежде не наблюдали жизнь людей? Это инстинктивное смешение гораздо разумней
заменить  сознательным и  контролируемым наблюдением.  Думается, что великий
математик будет не менее  велик, если пройдет по миру, в котором он живет, с
закрытыми глазами. Но эрудит,  которому неинтересно  смотреть вокруг себя на
людей, на вещи  и  события, вероятно,  заслуживает,  чтобы его,  как  сказал
Пиренн,  назвали  антикварным   орудием.  Ему  лучше  отказаться  от  звания
историка.      Не всегда, однако,  дело  лишь  в  воспитании  исторической  чуткости-.
Бывает, что знание настоящего  в каком-то  плане еще  более  непосредственно
помогает пониманию прошлого.
     Действительно, было бы  грубой  ошибкой полагать, что порядок, принятый
историками  в их исследованиях,  непременно  должен  соответствовать порядку
событий. При условии, что история будет затем восстановлена в реальном своем
движении, историкам иногда выгодней  начать ее читать, как говорил  Мэтланд,
"наоборот".  Ибо  для  всякого   исследования  естественно  идти   от  более
известного  к  более  темному.  Конечно,   далеко  не  всегда  свидетельства
документов  проясняются  по мере того, как мы приближаемся к нашему времени.
Мы несравненно хуже осведомлены, например, о  Х в.  нашей эры, чем об  эпохе
Цезаря  или  Августа.  Однако  в большинстве случаев наиболее близкие к  нам
периоды совпадают с зонами относительной ясности. Добавьте, что, механически
двигаясь  от дальнего  к  ближнему, мы  всегда  рискуем  потерять  время  на
изучение начал  или причин  таких явлений,  которые, возможно,  окажутся  на
поверку  воображаемыми.  Даже славнейшие  из  нас  совершали порой  странные
ошибки, отвергая в своей практике регрессивный метод тогда и там, где он был
нужен. Фюстель  де Куланж сосредоточился на "истоках" феодальных учреждений,
о которых  он, боюсь,  имел довольно смутное  представление,  и  на зачатках
серважа, который  он, зная лишь из  вторых  рук,  видел в  совершенно ложном
свете.//29//
     Вовсе не так уж редко, как обычно думают, случается, что для достижения
полной  ясности  надо  в  исследовании  доходить вплоть до нынешних  дней. В
некоторых своих  основных  чертах  наш  сельский  пейзаж, как мы уже видели,
восходит  к  эпохам  чрезвычайно  далеким.  Но  чтобы  истолковать   скудные
документы,  позволяющие  нам  проникнуть  в  этот  туманный  генезис,  чтобы
правильно  поставить проблемы,  чтобы их  хотя бы  пред.  ставить себе, надо
выполнить   одно   важнейшее   условие:   наблюдать,  анализировать   пейзаж
современный.  Он сам по себе  дает перспективу целого, из которой необходимо
исходить.  Не для того,  конечно,  чтобы рассматривать  этот  облик  как раз
навсегда застывший и навязывать его  каждому этапу прошлого,  встречающемуся
при движении к верховьям потока времени- Здесь, как и повсюду, историк хочет
уловить  изменение.  Но  в фильме,  который он смотрит, целым остался только
последний кадр. Чтобы восстановить стершиеся черты остальных кадров, следует
сперва  раскручивать  пленку  в направлении, обратном тому,  в  котором  шла
съемка.
     Стало быть, есть только одна наука о людях во времени, наука, в которой
надо  непрестанно  связывать изучение мертвых  с  изучением  живых.  Как  ее
назвать? Я уже говорил, почему древнее слово "история"  мне кажется наиболее
емким, наименее  ограничивающим; оно  также более всего насыщено  волнующими
воспоминаниями о многовековом труде. Следовательно,  оно наилучшее. Если мы,
вопреки  известным  предрассудкам -- впрочем, куда менее старым,  чем оно,--
расширяем  его  до  познания   настоящего,  то  при   этом--  надо  ли   тут