мне богатство, почет, слава, когда я живу без радости, без надежды...
     Кротко   и  деликатно  Роза  прерывала  эти  мучительные  для   больной
разговоры,  старалась  развеять  ее, находила тысячи  пустяков  и нежностей,
чтобы утешить  страдающую мать. Ее  нежный,  ласковый  голос казался больной
чудной музыкой.
     Дама в  черном еще в начале болезни была помещена в  маленькую комнату,
где стояли железная кровать, стол и табурет, на который присаживалась  Роза,
измученная усталостью.
     Над кроватью  был привешен большой котелок со свежей  водой, снабженный
каучуковой трубкой, из которой струилась вода.
     В  ту  отдаленную эпоху  хирурги не  имели  понятия  об антисептических
средствах и делали перевязки  наудачу. Гангрена, гнилостное воспаление  были
обыкновенным явлением.
     Доктор Фельц придерживался  того мнения,  что  рана должна находиться в
абсолютной чистоте и для этого должна непрестанно обмываться холодной водой.
Эта постоянная струя воды, обмывая рану, уничтожала воспаление, не допускала
заражения и производила  легкое  возбуждение тканей. Наступил тяжелый период
болезни. Дама  в черном  металась  в  лихорадке. Ужасные видения осаждали ее
мозг, и отрывочные несвязные слова  вырывались из воспаленных губ. Она звала
свою  дочь, крича,  как раненая  львица,  или горько плача,  как изувеченная
птица.
     Роза,   совсем   измученная,  подходила  к  ней,   обнимала  ее,   тихо
успокаивала, целовала, и бедная страдалица улыбалась ей.
     --  Ольга,  родная, мой  ангел,  любовь моя, --  кричала больная, -- ты
здесь... я узнаю тебя... твои  глаза... твои кудри! Ольга, доченька моя! Это
я, твоя мать... тебя зовут Розой? Да, Розой! Я полюблю французов... они тебя
любили, моя дочь, я обожаю тебя!
     Потом  княгиня  на несколько минут  приходила в  себя,  узнавала  Розу,
которая улыбалась ей сквозь слезы.
     Жизнь  больной  висела  на   волоске.  Иногда  вокруг  пробитой   кости
появлялась опухоль. Приходил  доктор Фельц со своими ужасными инструментами,
резал,  скоблил и  выпускал струю черной крови. Смертельно бледная,  дама  в
черном не испускала ни единого стона, только скрежет зубов да  предательские
слезы на ресницах выдавали ее страдания. Ее твердость была удивительна.
     Однажды утром больная видит громадный букет цветов у изголовья.
     -- Роза, дорогая... какой прелестный букет, -- восклицает она радостно,
-- как я благодарна вам!
     --  Это не я,  сударыня, -- отвечает Роза, -- мне некогда было собирать
цветы...
     -- Кто же это?
     --  Солдат, который ранил вас,  -- трубач  Бодуан  по  прозвищу Соленый
Клюв... Золотое сердце... храбрец...
     -- Этот зуав действительно молодец!
     -- Он в отчаянии и не знает, как выпросить у вас прощение!
     --  Роза,  я  хочу  его  видеть,  поблагодарить,  пожать  ему  руку как
товарищу! Пока,  дитя  мое, разделите этот  букет  на две  части  и  снесите
половину моему соседу -- ампутированному зуаву!
     -- Понтису, сударыня?
     -- Да. Понтису, которого я изувечила. Ему лучше?
     -- Да, много лучше!
     --  Я очень рада! Позднее...  я позабочусь  о нем...  Я  богата  и хочу
исправить зло, которое причинила!
     Жизнь  упорно  боролась  со  смертью в этом  странном пылком  существе,
полном  контрастов.  Нежная,  вспыльчивая,  великодушная,  мстительная,  она
страдала вдвойне -- за исчезнувшую дочь и за страдающую родину.
     Дама в черном поправлялась  в этой обители слез, воплей, смерти и грома
пушек. Окруженная  заботами и  любовью, она чувствовала, что ее  ненависть и
злоба  смягчались,  что  она научилась уважать врагов,  беспощадных на  поле
битвы и великодушных в победе.
     18 июня  поражение французов  доставило  ей большую радость, но, уважая
нравственную доблесть своих врагов, она ничем не выказала этой радости.
     Наконец-то  новые  чувства расцвели в этой до сих пор  неумолимой душе.
Перенеся тяжелые страдания, общаясь  с больными, ранеными, видя  вокруг себя
любовь  к  страдающим,  самоотверженность,  княгиня  научилась  ценить  этих
скромных людей. Она  поняла  обратную сторону славы и раздирающий антагонизм
двух слов: "война" и "гуманность".
     Между тем княгиня теперь беспомощна и не может принять участие в битве,
но как  истинная  патриотка интересуется всем  и  молится в  душе  за  успех
России, хотя война стала ей ненавистной.
     Из  Севастополя  приходит известие, что Тотлебен тяжело ранен и  отдает
последние распоряжения по защите города. Русские  еще ожесточеннее бросаются
в битву, усиливают  огонь,  чаще совершают вылазки. Начинает  свирепствовать
голод. У русских уменьшены рационы питания.
     "Уничтожение союзниками кладовых на Азовском море вынудило нас пойти на
эту  крайнюю  меру,  -- гласило постановление, -- но еще  ранее  мельницы не
успевали удовлетворять требований военной администрации".
     Пришлось просить о доставке муки для войск из Екатеринослава, Воронежа.
Харькова, Курска. Но дороги были так  неудобны, что требовалось более месяца
для  доставки  провианта в телегах из  Перекопа  в Симферополь.  Тогда ценой
нечеловеческого труда  и огромных  затрат была прорыта траншея,  соединяющая
Симферополь с Севастополем. Но часть  провианта часто  пропадала в дороге, а
то,  что   достигало  назначения,   --  оказывалось  в   сильно  уменьшенном
количестве, так как было съедено людьми во время долгого пути. Русская армия
жестоко страдала.
     Наконец, ужасная холера начала свирепствовать в Севастополе.
     Англичане, сардинцы  и  французы бросаются на приступ. Русские решаются
бороться до последней  крайности.  Изнуренные голодом,  болезнью, они строят
ограду  позади  Малого  редута  и  Малахова  кургана,  под сильнейшим  огнем
устраивают насыпи, казематы, укрепленные стволами деревьев.
     Окруженные с трех  сторон, русские могут отступать только к  северу. Но
для  этого надо пройти с оружием, багажом, артиллерией большой  рейд шириною
около девятисот шестидесяти метров.
     Гений Тотлебена помогает выйти из  затруднения. Строят  мост -- легкий,
укрепленный на стволах  деревьев. На севере он тянется  от форта Михаила, на
юге  примыкает  к форту  Николая, и,  несмотря  на  бомбы и гранаты,  работы
продолжаются.
     Эта  нечеловеческая  работа сделана в  двадцать дней  и  ночей. Дама  в
черном знает об этом, как и все находящиеся во французском лагере. Терзаемая
страхом  и надеждой,  она  безумно  волнуется  за  свою  родину,  как  вдруг
неожиданное событие заставляет ее забыть все, даже тяжелое положение России.