другой и покажите  королю. Он должен быть умен и кроток, и проницателен, как
луч солнца. Он поймет  смысл  надписи.  А теперь  поцелуй мои усталые глаза.
Ложись пораньше, пусть сам Царь  небесный и все Его  светлые очи --  солнце,
луна и звезды -- охраняют тебя  во  время пути. Когда ты найдешь Адальгота и
будешь  жить  с ним  в маленьких комнатах  душных домов, в  узких  городских
улицах,  и  когда  вам  покажется  слишком  тесно  и душно  там внизу, тогда
вспоминайте  дни  вашего  детства   здесь,  на  высокой  горе  Иффы.  И  это
воспоминание укрепит вас, точно свежий горный воздух.
     Молча слушала и повиновалась старику пастушка
     -- Прощай, дедушка! --  сказала она, целуя его глаза.  -- Благодарю  за
твою любовь и заботы.
     Но она не плакала.  Она не знала, что такое смерть.  Она вышла за порог
хижины и  оглядела окрестные горы. Небо было  ясно,  вершины  горы блестели,
освещенные луной.
     -- Прощай, гора Иффа!  -- сказала  она.  -- И ты, Волчья голова! И  ты,
Голова великана. Прощай и ты, сверкающая внизу Пассара! Знаете ли вы? Завтра
утром я покину вас всех! Но я иду охотно, потому что иду к нему.
     Между тем, Кассиодор и Юлий  отправились по просьбе Тотилы в  Византию.
Через несколько недель они возвратились, но мира не заключили.
     --  Сначала  переговоры  пошли очень удачно, -- говорил  Юлий Тотиле  в
присутствии главнейших вождей. -- Юстиниан был, видимо, склонен к миру.  Оба
великие  полководца его  --  Велизарий  и  Нарзес  -- заняты теперь войной с
персами, и  у него нет средств вести в то же время войну и в Италии, она ему
и так обошлась очень уж дорого. Мы ушли от него вполне обнадеженные, что мир
состоится. Вдруг вечером из дворца является раб с  прощальными подарками, --
знак, что  переговоры кончены.  Кассиодор,  желая всей  душой  мира,  сделал
невозможное:  добился у  короля  еще  одной  аудиенции,  уже  после принятия
подарков.  Но Юстиниан  встретил нас  сурово и заявил,  что никогда не будет
смотреть  на готов Италии иначе,  как на  врагов,  и  не успокоится, пока не
изгонит их отгуди.
     -- Что за  причина такой  быстрой и резкой перемены  в нем? --  спросил
Тотила.
     -- Не знаю. Мы ничего не могли узнать. Разве только...
     -- Что? -- спросил Тейя.
     --  Когда  я вечером возвращался  из  дворца,  мне  встретились носилки
императрицы. Я заглянул в них, и мне показалось, что там сидел...
     -- Ну? -- нетерпеливо спросил Тейя.
     -- Мой несчастный друг, воспитатель, пропавший Цетег.
     -- Ну,  едва ли, -- заметил король. --  Он, вероятно,  утонул. Ведь его
плащ нашли в воде.
     --  Вы все истинные христиане и не знаете, что дьявол не может умереть!
-- заметил Тейя.
     -- Но это мы узнаем после, --  сказал Тотила.  -- А теперь, друзья мои,
слушайте. Юстиниан  отказывается  от  мира. Но он  воображает,  что мы будем
сидеть и ждать, пока ему удобно будет начать войну  с нами. Покажем же  ему,
что будем опасными врагами для него. Он хочет изгнать нас из Италии! Хорошо,
он  увидит  готов  снова,  как  во  времена Теодориха  и  Алариха,  в  своей
собственной  земле. Но прежде всего храните наше решение в тайне, потому что
тайна -- мать победы. Готовься, Юстиниан! Мы скоро явимся к тебе! Защищайся!
     ГЛАВА IX
     В простом, но уютном домике в Византии сидели в трапезной двое людей за
бокалами вина.
     -- Расскажи же,  что  было с  тобой. Ведь мы  так давно не виделись, --
сказал Прокопий.
     Цетег  отпил. Он значительно изменился с той  ночи. Глубже были морщины
на его лбу, мрачнее взгляд. Вообще, он не то чтобы постарел, но казался  еще
холоднее, беспощаднее.
     --  Ты знаешь  ход  событий  до падения Рима.  В  ту ночь  я  видел его
падение, Капитолий рушился, мой дом погиб. Эта картина причиняла мне большую
боль, чем горящие стрелы  готов и  даже  римлян. Когда варвар  разбил статую
моего предка, я от злобы и боли потерял сознание. Очнулся я на берегу Тибра,
свежие струи которого и теперь оживили меня, как двадцать лет назад, когда я
также лежал там, смертельно раненый.  На этот раз  меня спас Люций Лициний и
верный  мавр, каким-то  чудом избежавший  встречи со  страшным Тейей. Варвар
отбросил его к двери, но не убил. Мавр вскочил и бросился к боковой калитке,
где встретил Лициния, который был оттеснен толпой на улицах и только  теперь
достиг моего дома. Вместе  с мавром они бросились по моим  кровавым следам в
дом, в залу, где  я был, и нашли меня в обмороке. Они  завернули меня  в мой
плащ  и  спустились через окно во двор, а оттуда к реке. Там было уже пусто,
все готы и римляне бросились тушить Капитолий. Притом Тотила строго приказал
щадить всех не  сражающихся, поэтому никто из попадавшихся навстречу готов и
не остановил  их.  На берегу  реки  они  нашли  пустую рыбачью лодку, полную
сетей.  Они  положили меня на сети и принялись обливать  водой,  а мой  плащ
умышленно бросили в реку, будто я утонул. Вскоре  я  очнулся,  но в  сильном
бреду.  В  гавани  Рима стоял купеческий корабль. Мои спасители внесли  меня
туда, а сами отправились за хлебом  и  вином. Один из гребцов корабля  узнал
меня и  начал громко  звать готов, желая выдать  меня. Готы  осматривали все
выходившие из гавани  суда, но гребцы  покрыли  меня  кучей зерна, Сифакса и
Лициния посадили за весла и таким образом благополучно вывезли нас из гавани
и доставили  в Сицилию. Но  долго еще я был при  смерти  от ран,  никого  не
узнавал и только беспрестанно кричал: "Рим!  Капитолий!" Наконец,  благодаря
искусству  врача, а  главным образом  заботливому  уходу  верного  мавра,  я
выздоровел. Прежде всего я продал все свои громадные поместья.
     -- Как? Ты продал эти чудные виллы, которые были у тебя на берегу моря?
     --  Все продал богачу Фурию Агалле. Ведь надо было нанять новых солдат,
а без денег...
     -- Неужели ты снова будешь бороться? -- с удивлением спросил Прокопий.
     -- Конечно, до последней минуты жизни. Запасшись деньгами, я отправился
в страну старых своих знакомых -- исаврийцев, армян и абасгов -- и нанял там
значительные отряды, хотя, к сожалению, Нарзес забрал почти всех  к себе для
борьбы с персами. Но я узнал об одном новом племени германцев,  племени хотя
не особенно многочисленном, но очень храбром, о лонгобардах.
     -- Лонгобарды! -- сказал  Прокопий. -- Видел я их! Да, они  храбры,  но
храни Бог твою Италию от них: это волки в сравнении с овцами-готами.
     -- Тем лучше, -- мрачно ответил Цетег, -- они уничтожат готов. Я послал
к ним  Лициния для переговоров, а сам  поспешил сюда, рассчитывая при помощи
императрицы склонить Юстиниана снова послать войска в Италию. Но не понимаю,
что сталось с Феодорой? Мы с ней давно знакомы,  с молодых лет, она и теперь
под моим влиянием, но о войне и слышать не хотела, -- занялась исключительно
мыслями о постройке церквей. Откуда такая перемена в ней?