словосочетании Горгона Медуса проступают четыре русских  корня:
"гор",  "гон",  "мед",  "ус"  ("уз").  Два  из  них  наводят на
воспоминания о Хозяйке Медной горы, а горная  сущность  горгоны
приводит  к  возможному  прочтению (или интерпретации): Горыня,
Горынишна, хотя индоевропейская семантика корневой основы "гор"
("гар") многозначна, да и  в  русском  языке  образуется  целый
букет  смыслов: "гореть", "горе", "горький", "гордый", "горло",
"город", "горб" и т.д.
     Память  о  Горгоне  Медусе  у  народов,  во  все   времена
населявших территорию России, не прерывалась никогда. Змееногая
Богиня-Дева,   которая  вместе  с  Гераклом  считалась  греками
прародительницей  скифского   племени,   не   что   иное,   как
трансформированный  образ Медусы. Лучшее доказательство тому не
вольное переложение мифов в Геродотовой "Истории", а  подлинные
изображения,   найденные  при  раскопках  курганов  (рис.  25).
Похожие лики змееногих дев в виде традиционных русских  Сиринов
встречались   до   недавнего   времени  также  на  фронтонах  и
наличниках северных крестьянских  изб.  Одно  из  таких  резных
изображений украшает отдел народного искусства Государственного
Русского музея (Санкт-Петербург).
     В   русской  культуре  сохранилось  и  другое  изображение
Медусы: в лубковой  живопи-си  XVIII  века  она  предстает  как
Мелуза  (Мелузина)  -- дословно "мелкая" (см. Словарь В. Даля):
вокализация слова с заменой  согласных  звуков  произведена  по
типу  народного  переосмысления иноязычного слова "микроскоп" и
превращения его в русских  говорах  в  "мелкоскоп".  Однозначно
связанная   в   народном   миросозерцании   с   морем,  русская
Медуса-Мелуза обратилась в сказочную рыбу, не потеряв,  однако,
ни  человеческих, ни чудовищных черт: на лубочных картинках она
изображалась в виде царственной девы с  короной  на  голове,  а
вместо  змеевидных  волос у нее ноги и хвост, обращенные в змей
(рис. 26). Ничего рыбьего в самом образе русской  Мелузы-Медусы
практически  нет  --  рыбы ее просто окружают, свидетельствуя о
морской  среде.  Похоже,  что  русская  изобразительная  версия
гораздо ближе к тому исходному доэллинскому архетипу прекрасной
Морской  царевны,  которая в процессе Олимпийского религиозного
переворота  была  превращена  в  чудо-юдо.  Память  о   древней
эллинско-славянской   Медусе   сохранилась  и  в  средневековых
легендах о Деве Горгонии. Согласно  славянским  преданиям,  она
знала   язык  всех  животных.  В  дальнейшем  в  апокрифических
рукописях женский образ Горгоны превратился в "зверя Горгония":
его функции во многом остались прежними: он охраняет вход в рай
(то есть, другими словами, является стражем прохода к  Островам
Блаженных).
     В  несколько  другом обличии и с иными функциями предстает
Медуса   в   знаменитых   древнерусских   амулетах-"змеевиках".
Магический  характер головы Медусы, изображенной в расходящихся
от нее во все стороны змеях, не вызывает никакого сомнения, его
защитительно-оберегательное предназначение такое же, как  и  на
щите  Афины-Паллады или эгиде Зевса. (Сохранившаяся по сей день
культурологическая  идиома  "под  эгидой"  по  существу  своего
изначального  смысла  означает  "под  защитой Горгоны Медусы".)
Знаменательно и то, что тайный эзотерический смысл  доэллинских
и гиперборейских верований дожил на русских амулетах чуть не до
наших  дней:  точная датировка даже позднейших находок является
крайне затруднительной. В христианскую эпоху неискоренимая вера
в магическую силу и действенность лика Медусы  компенсировалась
тем,  что  на  обратной  стороне  медальона  с  ее изображением
помещались   рельефы   христианских   святых   --   Богоматери,
Михаила-Архангела, Козьмы и Демьяна и др. (рис.27).
     До   сих  пор  не  дано  сколь-нибудь  удовлетворительного
объяснения  происхождению  и  назначению  русских  "змеевиков".
Современному  читателю  о них практически ничего не известно: в
последние  полвека  --  за  малым  исключением  --  публикуется
репродукция   одного   и  того  же  медальона,  правда,  самого
известного -- принадлежавшего когда-то Великому князю Владимиру
Мономаху, потерянного им на охоте и найденного случайно лишь  в
прошлом  веке  (рис.  27-а).  На  самом деле "змеевиков" (в том
числе  и  византийского  происхождения)  известно,  описано   и
опубликовано  множество44.  И  с  каждого из них на нас смотрит
магический   взгляд   Девы-охранительницы    Горгоны    Медусы,
представляющей собой табуированный тотем.

     Образ  Лебединой  девы  Горгоны Медусы раскрывает наиболее
типичные  черты  тотемной  символики  --  наследия  почти   что
недосягаемых глубин человеческой предыстории, сохранившегося по
сей день в соответствии с неписаными законами передачи традиций
и  верований  от  поколения  к  поколению.  Безвозвратно ушли в
прошлое гиперборейские времена -- живы, однако,  рожденные  ими
символы.  Среди  них  --  лебедь -- одна из наиболее почитаемых
русским народом птиц.  Вместе  с  соколом  он  стал  почти  что
олицетворением   Руси.   И   не   только   олицетворением.   По
свидетельству  византийского   историка   Х   века   императора
Константина  Багрянородного,  сама территория, где жили древние
руссы,  именовалась  Лебедией.  Впоследствии  это  дало   право
Велимиру  Хлебникову  назвать новую Россию "Лебедией будущего".
Точно так же и славяно-скифы, описанные Геродотом,  именовались
"сколотами",  то  есть  "с[о]колотами"  --  от  русского  слова
"сокол". В передаче арабских географов, описавших наших предков
задолго  до  введения  христианства,  их  самоназвание  звучало
практически  по-геродотовски:  "сакалиба"  ("соколы"). Отсюда и
знаменитые "саки" -- одно из названий славяно-скифов  --
"скитальцев"-кочевников.
     Почему же именно лебедь и почему сокол -- две столь разные
птицы,  друг с другом пребывающие в беспрестанной борьбе? Сокол
нападает, преследует; лебедь спасается, защищается.  Но  всегда
ли  так?  Ничуть!  У Пушкина в "Сказке о царе Салтане", целиком
построенной  на   образах   и   сюжетах   русского   фольклора,
Лебедь-птица   добивает  и  топит  злодея-коршуна.  В  народной
символике коршун -- ипостась сокола, а все хищные  птицы  едины