была  маленькой, в год великой битвы Принца. Я помню, как солдаты вот так же
строились  во  дворе,  а  моя матушка держала меня на руках у этого же окна,
чтобы я могла видеть их.
     - Если  будет угодно богу, они вернутся меньше чем через год, - заметил
Аллейн.
     Она  покачала  головой,  обративши  к  нему лицо, ее щеки пылали, глаза
блестели при свете лампы.
     - О,  я ненавижу себя за то, что я женщина! - воскликнула она и топнула
маленькой  ножкой.  -  Какую я могу принести пользу? Мне приходится сидеть и
ждать,  ткать,  шить да заниматься болтовней. Все то же самое вокруг меня, и
все  такое  унылое, а по сути - одна пустота. И теперь еще вы уезжаете, а вы
хоть  могли  уводить  мои  мысли из этих серых стен и поднимать мою душу над
вышивками  и  прялкой.  Много  ли  от  меня  проку?  Не больше, чем от этого
сломанного лука.
     - Но  вы так нужны мне, - воскликнул юноша, словно подхваченный потоком
горячих,  страстных  слов,  - что все остальное потеряло всякое значение! Вы
моя  душа,  моя жизнь, я думаю только о вас одной. О Мод, я не могу жить без
вас,  не  могу расстаться с вами без единого слова любви. Весь я изменился с
тех  пор,  как  узнал  вас. Пусть я беден, незнатен и недостоин вас, но если
великая  любовь может все пересилить, то моя любовь это сделает. Дайте мне с
собой   на   войну   одно   слово   надежды,  одно!  О,  вы  вздрогнули,  вы
отстраняетесь! Мои неистовые слова напугали вас!
     Дважды  открывала  она  уста  и  дважды не произнесла ни звука. Наконец
заговорила строго и сдержанно, словно боялась слишком непринужденных речей.
     - Как  это  случилось  так  вдруг?  - сказала она. - Еще недавно земная
жизнь  была  для  вас  ничем.  И  вот  вы  переменились; может быть, еще раз
переменитесь?
     - Жестокая! - воскликнул он. - А кто причина этой перемены?
     - И  тут  еще  ваш  брат, - продолжала она со смешком, будто не заметив
его  слов.  - По-моему, в вас сказалась семейная черта Эдриксонов. Простите,
я  не хотела вас обидеть. Но в самом деле, Аллейн, это на меня свалилось так
неожиданно, я просто не знаю, что ответить.
     - Скажите  мне  одно  слово  надежды,  как  бы она ни была далека, одно
доброе слово, и я буду лелеять и беречь его в своем сердце.
     - Нет,  Аллейн,  это  была  бы  жестокая доброта, а вы были мне слишком
хорошим  и  истинным  другом,  чтобы  я  так  безжалостно злоупотребила этой
дружбой.  Между  нами  не  может  быть  более  тесной  близости. И безумие -
мечтать  о  ней. Хотя бы по одному тому, что мой отец и ваш брат восстали бы
против нее.
     - Мой брат? Какое он к этому имеет отношение? А ваш отец...
     - Слушайте,  Аллейн,  разве не вы учили меня хорошо и честно относиться
ко всем людям, а значит, и к моему отцу?
     - Вы  правы,  -  воскликнул  он,  - вы правы, но вы не отвергаете меня,
Мод?  Вы  оставите мне хоть один луч надежды? Я же не прошу ни залога любви,
ни   обещаний.  Скажите  только,  что  в  вас  нет  ненависти  ко  мне,  что
когда-нибудь,  в более счастливый день, я, может быть, услышу от вас и более
ласковые слова.
     Ее  взгляд, устремленный на него, смягчился, и ласковый ответ был уже у
нее  на устах, когда снизу, со двора, донеслись хриплые крики, звон оружия и
топот  копыт.  При  этих звуках ее черты словно отвердели, глаза засверкали,
щеки  вспыхнули,  она  откинула  голову и стояла теперь перед ним - огненная
душа, воплотившаяся в теле женщины.
     - Мой  отец сошел вниз, - заявила она. - Ваше место подле него. Нет, не
смотрите  на  меня  так,  Аллейн.  Сейчас  не  время  заниматься  пустяками.
Добейтесь  любви  моего отца, тогда все будет возможно. Только когда храбрый
солдат  выполнит  свой  долг,  смеет  он  помышлять о награде. Прощайте и да
хранит  вас  бог!  -  Она  протянула  ему  белую, стройную руку, но когда он
склонился  над  ней,  чтобы  поцеловать, девушка скользнула прочь и исчезла,
оставив  в  его  протянутой  руке  тот  самый зеленый шарф, о котором тщетно
мечтал  бедный  Питер  Терлейк. Снизу снова донеслось ржание коней, и Аллейн
услышал  звон  опускной решетки. Прижав шарф к губам, он сунул его за пазуху
и  со  всех  ног  бросился  к своему оружию, чтобы поскорее собраться и быть
рядом со своим господином.
     Хмурое   утро   наступило   раньше,  чем  отъезжающих  обнесли  элем  с
пряностями  и  пожелали им счастливого пути. С моря дул студеный ветер, и по
небу  неслись разорванные облака. Обитатели Крайстчерча стояли, закутавшись,
возле   моста   через  Эйвон,  женщины  потуже  затягивали  платки,  мужчины
запахивали  кафтаны,  а  по  извилистой  тропе  со  стороны  замка  выступал
авангард  маленького войска, и шаги воинов звенели на мерзлой земле. Впереди
со  знаменем ехал Черный Саймон на сухощавом и мощном сером в яблоках боевом
коне,  таком же выносливом, жилистом и закаленном в боях, как он сам. Позади
него,  по  трое  в  ряд,  следовали  девять  ратников,  все - копейщики, они
участвовали  и  раньше в сражениях с французами и знали дороги Пикардии, как
луга  своего родного Хампшира. Они были вооружены копьем, мечом и дубиной, а
также  квадратным  щитом; в правом верхнем углу щита торчало острие, которым
они  могли  колоть,  как  пикой.  Для  защиты  на  каждом  воине была куртка
ременного  плетения,  укрепленного на плечах, локтях и предплечьях стальными
пластинками.  Наголенники  и  наколенники  были  также  кожаные со стальными
скрепами,  а перчатки и башмаки - из железных, прочно соединенных пластинок.
Так,  под  звон оружия и топот копыт, они перешли Эйвонский мост, а горожане
радостно приветствовали флаг с пятью розами и его доблестного носителя.
     За  всадниками  следовали  по  пятам  сорок  лучников  -  все бородатые
крепыши,  с  мишенями за спиной и с желтыми луками, торчавшими из-за правого
плеча,  -  этим  наиболее  смертоносным  оружием,  до  той поры изобретенным
человеком;  на  поясе  у  каждого  висел  топор  или  меч,  в соответствии с
характером  хозяина, а правое бедро прикрывал кожанный колчан, ощетинившийся
гусиными,  го-голубиными  и  павлиньими  перьями. За лучниками следовали два
барабанщика  и  два  трубача  в  двухцветной  одежде.  Затем - двадцать семь
вьючных  лошадей,  на которых были погружены колья для палаток, куски ткани,
запасное  оружие,  шпоры,  клинья,  котлы, подковы, мешки с гвоздями и сотни
других   предметов,  которые,  как  показывал  опыт,  могли  понадобиться  в
разоренной  и враждебной стране. Белый мул под красной попоной, которого вел
под  уздцы слуга, нес ночное белье сэра Найджела и его посуду. Потом шли еще
два  десятка  лучников,  десяток  ратников  и,  наконец,  тыловая  охрана из
двадцати  лучников,  причем  в первом ряду высилась огромная фигура Большого
Джона,  а рядом выступал ветеран Эйлвард, и его потертая одежда и поношенные
доспехи  странно  выделялись  среди  белоснежных курток и сверкающих кольчуг
его  сотоварищей. Из шеренги в шеренгу летел перекрестный огонь приветствий,
вопросов  и  грубоватых  шуток,  на  которые такие мастера западные саксы, и
такими  же  любезностями обменивались марширующие лучники с глазевшей на них