Он положил трубку и позвонил. Вошла секретарша.
     - Ту мою папку, - попросил он. И, когда девушка вышла,  сказал:  -  Вот
говорил с вашим директором, вы его давно знаете?
     Я сказал, что год. Он уволился из  армии  примерно  через  месяц  после
того, как я поступил в музей. Тут Мирошников слегка нахмурился.
     - А почему вы думаете, что он уволился из армии?
     "Не трепись", - вспомнил я и сказал:
     - Он пришел к нам в военной форме. Замнаркома хмуро посмотрел на меня и
объяснил:
     - В военизированной... Он же работник  Осоавиахима.  А  военизированная
форма присвоена отнюдь не только армии, но, - и дальше,  как  печатая,  -  и
войскам внутренней охраны, работникам НКВД, лесной охране и кое-каким другим
организациям специального порядка. Это вам не мешало бы  знать.  Так!  -  Он
распахнул папку, вынул оттуда какую-то бумагу и стал ее читать.
     Я сидел и ждал.
     - Кто такой Родионов? - спросил он, не поднимая головы.
     "Вот окаянный старик", - подумал я и сказал:
     - Археолог-любитель. Кроме того, вырезает по дереву.
     - И такие профессии есть? - замнаркома остро посмотрел на меня. -  Быть
археологом-любителем и вырезать по дереву.
     "Любит точность", - вспомнил я и ответил:
     -  Сейчас  он  пенсионер,  кажется,  работает  еще  и   счетоводом.   В
общественном порядке.
     - Ага, вот это другое дело, - удовлетворенно кивнул головой замнаркома.
- Значит, Родионов пенсионер? Ну а какую он  получает  пенсию?  За  что?  Не
знаете?
     - Кажется, он партизанил, - ответил я.
     - То  есть  был  партизаном,  -  строго  поправил  меня  замнаркома.  -
Партизанить и быть партизаном - это  вещи  разные.  Вы  с  ним  знакомы?  Он
приходил в музей?
     Я кивнул.
     - Зачем?
     Я ответил, что он приносил кое-какие находки, ныне  мы  в  этих  местах
производим поиски.
     - Поиски или раскопки? - поправил или спросил меня замнаркома.
     Было очень неприятно. Оба они - тот на  портрете,  этот  за  столом,  -
одинаково одетые,  подтянутые,  подстриженные,  смотрели  на  меня:  один  с
издевочкой, другой неподвижно и строго.
     - Поиски -  это  и  есть  разведочные  раскопки,  -  ответил  я,  -  на
поверхности ведь ничего не валяется, копать надо.
     Замнаркома побарабанил пальцами по столу.
     - Так? - сказал он, о чем-то  размышляя,  -  так!  Надо  копать.  И  вы
копаете! Отлично! Это что же, Корнилов копает?
     Он назвал это имя так просто, как будто Корнилов только  что  вышел  из
комнаты.
     Я ответил, что да, копает Корнилов.
     - Тот самый, - спросил он, - что был уволен из публичной библиотеки?
     - По-моему, он не был уволен, - ответил я. - Он попросту не  поладил  с
научным руководством и ушел.
     - И вы его сейчас же приняли в музей? Я вздохнул.
     - Принимает только директор.
     - А он даже не посоветовался с вами? - покачал головой замнаркома.
     Меня все это уже  начало  злить,  и  я  довольно  резко  ответил,  что,
конечно, директор со мной советовался и я сказал,  что  такой  работник  нам
нужен.
     - Ах, вот как, - кивнул головой замнаркома. - А не сказал вам директор,
за что именно его уволили? Ведь, как я слышал, тут что-то и с вами связано.
     "Под кого же из нас троих он подкапывается?" - подумал я  и,  чтобы  не
сказать лишнего, только хмыкнул что-то.
     Он посмотрел на меня, понял, наверно, что во мне происходит,  и  сказал
уже иным тоном:
     - Хорошо, положим, что к вам это не  имеет  отношения.  А  вот  что  за
конфликт у вас вышел в музее?
     Я ответил, что если речь идет о моем столкновении с  Зоей  Михайловной,
то все получилось из-за того, что она  начала  хозяйничать  в  моем  отделе,
сняла с экспозиции портрет одного ученого, а мне это не понравилось.
     - Кто же этот ученый? - спросил замнаркома. Я ответил ему, что снят был
портрет археолога Кастанье.
     - Кого, кого? - спросил он быстро. Я повторил по слогам:
     - Ка-ста-нье.
     - Никогда не слышал. А чем он замечателен? - снова спросил  замнаркома.
Я ответил:
     - Работами по древнейшей истории. Он усмехнулся.
     - Первый раз слышу. Вот работы  Моргана,  академика  Марра  по  древней
истории читал и даже сдавал, а о Кастанье слышу первый раз. Ну, хорошо.  Век
живи - век учись. А вообще он что?  Прогрессивный  ученый?  Он  в  советское
время работал или был сослан сюда еще при царизме?
     Я ответил, что  ссыльным  Кастанье  не  был,  в  советских  учреждениях
никогда, кажется, не работал, да и большим ученым  его  тоже,  вероятно,  не
назовешь. Но для древнейшей истории Семиречья  он,  как  я  понимаю,  сделал
все-таки чрезвычайно много.
     - Даже чрезвычайно, - усмехнулся замнаркома.  -  Ну,  хорошо!  Кастанье
сделал чрезвычайно много для истории Семиречья, а вот, скажем, такой ученый,
как Фридрих Энгельс, сделал чрезвычайно много для  древней  истории  вообще.
Его портрет у вас висит?
     Я ответил, что портреты Энгельса у нас висят в разных отделах.
     - А в вашем? - спросил он.
     - У нас нет.
     - Жаль-жаль. - Замнаркома выдвинул ящик стола,  вынул  оттуда  книгу  в
бумажной обложке и протянул ее мне. - Вот, пожалуйста, дарю. В  этой  книжке
все работы Энгельса по древнейшей  истории.  Сидите  и  читайте.  На  работу
можете сегодня не выходить. Читайте!  Скажите,  что  я  разрешил.  Сотрудник
музея, историк, образованный человек! - вдруг взорвался он.  -  И  не  читал
Энгельса. Это же позор! Вы понимаете, по-зор! И для  вас,  и  для  нас,  для
всех.
     - Энгельса я читал, - ответил я.
     - Значит, плохо читали, - обрезал он меня. - Вы занимаетесь  древнейшей
историей Семиречья? Так вот, читайте о ней! Читайте! Здесь все,  что  нужно,
есть.
     - Хорошо.