повернулась ко мне и говорит со всей, так сказать, решительностью:
     "А ведь это ты меня, мужик, на шлепку ведешь". "Ладно, - говорю, - иди,
не рассуждай, там поговоришь". Стоит - не двигается, покраснела, не знаю уж,
от страха или от злости, глазищи свои зеленые, змеючие раскрючила. "Да  ведь
жалко, - говорит, - мужик, умирать в такие годы-то". Отвечаю ей:
     "Годы тут, положим, ни при чем, умирать всем придется, а ты  знала,  на
что шла. И ты знала, и я знаю, так что уж тут рассуждать". "Это, -  говорит,
- конечно". Призадумалась немного, потом вдруг циркнула через зуб, взглянула
на меня, тряхнула головой: "Пошли". Пошли. Я сижу  на  коне,  в  одной  руке
наган, в другой поводья, сижу и смотрю. А у меня уже голова начинает гудеть.
Да где же это, думаю, они яму копают,  куда  же  он,  черт,  комиссар,  меня
погнал? Вдруг она усмехнулась, поворотилась опять и говорит эдак, с  ленцой:
"Эх, жизнь-жестянка. Хоть бы ты меня поласкал бы, что ли.  Я  ведь  уже  два
года этими глупостями не занималась.  Туда  приду,  все  архангелы  животики
надорвут!" "Ладно, иди, - говорю, - гадючка, не строй дурочку. Здесь шалавых
нет, не на кровати с любовником разговариваешь". "Не с любовником?" - да как
поведет плечами, и плечо у нее одно сразу голое и грудь тоже голая. А  такая
грудь, что наколоться  можно.  "Что,  -  говорит,  -  хороша  Маша?  Смотри,
смотри-ка дальше" - и еще раз как-то мотнула всем телом, и веревки на  землю
падают. Вот как это может быть, скажи?  Вот  вы,  товарищ  Корнилов,  ученый
человек, как это может быть?
     Корнилов ничего не ответил, очевидно, просто пожал плечами.
     - Гипноз, - сказал бригадир. - Я в цирке  в  Москве  видел.  Там  факир
Торама тоже развязывался.
     - Вот это ты верно сказал, гипноз, - продолжал старик, - обхватила  шею
коня и лезет ко мне руками, за наган хватается. Закричал я тут, так сказать,
отчаянным голосом. "Назад,  -  кричу,  -  матери  твоей  черт".  Размахнулся
наганом, врубил ей, и у меня уже ни голоса, ни сил нет. И вдруг смотрю -  те
стоят. Из ямы выскочили и стоят, смотрят, в руках лопаты. Как гаркнул я тут:
"А ну-ка прибавить шагу!" Да как налетел на нее конем, она  перевернулась  и
увидела их. "А-а! - говорит и головой кивает. - А-а!" Уж не  знаю,  что  она
хотела сказать. Так я, пока она на  них  смотрела,  пригнулся  и  бац  ей  в
затылок, бац! И сразу череп надвое, и звук такой, как будто  полная  бутылка
опрокинулась, - чпок! Повернулась, взмахнула рукой, сделала два шага ко мне,
ноги подломились, упала боком. Я с коня  соскочил,  подлетел  с  наганом,  с
размаху раз, раз ей в глаз, а потом стою над ней, смотрю и  ничего  не  могу
сообразить, ни поднять ее, ни до ямы поволочь, ни на коня влезть, ни  оружия
спрятать - ничего!
     Те двое подбежали, подхватили ее на руки и потащили,  а  у  ней  голова
вихляется, зубы  блестят,  ноги  дрожат  по-комариному  и  кровища,  кровища
хлещет. Вскочил я на коня, врезал ему прямо по глазам да целый день по степи
и проблукал. Где был, у кого был - ничего не помню. Помню,  верно,  в  одном
месте я зачем-то слезал, стога щупал, сухие ли, потом на мокрой глине у реки
лежал, воду пил и лицо обмывал. Рот у меня, как от крови, пошел печенками.
     Вернулся весь грязный, оборванный, где лазил, кто мне глаза  починил  -
ничего  не  знаю.  Правда,  помню,  я  в  тот  день  еще  добавил   здорово.
Митька-подлец мне поднес, да я еще к одной  солдатке-шинкарке  завалился,  у
нее всегда самогонка была. Так вот она потом рассказывала, что я у ней прямо
с коня попросил особой с махоркой, чтоб сразу  из  головы  память  вышибить.
Увидел меня командир, такого красавца, головой покачал, только сказал:  "Иди
спи!" Потом уж, на другой день, призвал и стал меня отчитывать: "Как же  так
это ты по степи целые сутки носился, там ведь банды ходят. Знаешь,  как  они
тебя могли прекрасно подкараулить..." Это точно, очень могли. Потом я неделю
в себя прийти не мог: хожу, делаю свои дела, а все как сам не  свой.  Думал,
что сниться будет. Нет, не снилась. Дрянь всякая снилась,  кровь,  мертвецы,
лягушек будто ем, а она не снилась. А недели через две, когда мы уж верст за
триста были от этого места,  призывает  меня  к  себе  комиссар,  улыбается,
подает бумагу: "Прочитай-ка, тебе". Посмотрел я на подпись, так у меня  ноги
и дрогнули: "Твоя Маруська". "Плохо вы меня  расстреляли,  -  пишет,  -  все
равно живехонькая. И еще не одну сотню вас,  голодранцев,  в  штаб  генерала
Духонина отправлю. А тебя, босяканта, за то, что ты меня  сам  расстреливать
на поле водил, я, - говорит, - живьем на тысячу и один кусок разрежу. Есть у
меня в отряде такой китаец Ваня,  он  в  Китайской  империи  по  этому  делу
работал, так вот я его специально для тебя держу и водкой пою на махорке", -
даже это, оказывается, знает. Вот ведь какая гадюка.
     -- Да, - сказал Корнилов неопределенно, - бывает.
     - Да нет, что же это такое! - чуть не со слезами воскликнул бригадир  и
вскочил. - Ведь вы же ее сами мертвую видели. Значит, как вы ни стреляли,  а
она... Да нет, говорите, череп же пополам - чудо, что ли?
     - Вот рассуждай, что и как, - строго  ответил  старик.  -  Тогда  таким
чудесам конца-краю не было. Сам же сказал, что Марусек целый десяток ходил.
     - История, - сказал бригадир подавленно. - Вот так история"!
     Посидели, помолчали, покурили.
     - "Мы все убиваем любимых" - так сказал один  поэт,  -  продекламировал
Корнилов. - Поселилась она у вас в душе с тех пор, Семен Лукич.
     - Ну стихов-то я, положим, не пишу, - вдруг обиделся старик.  -  И  эти
ваши слова тут совершенно ни к чему, а я к тому это рассказывал, что вот что
значит, что такое революция. Вот ты нам, Иван Семенович,  про  своего  брата
распелся, и товарищ Корнилов тебя поддержал, что  он,  мол,  не  виноват,  а
злодеи его погубили.
     - Я такого не говорил, - перебил бригадир.
     На другой день Корнилов повел меня на место своих будущих работ.  Везде
были яблони, яблони, яблони, и, взглянув на них, я сразу понял, что много мы
здесь  не  накопаем.  То  есть,  конечно,  совершенно  не   исключено,   что
средневековый город Алма-Ата находился именно здесь. Ведь эти холмы как  раз
то, что  было  нужно  древнему  обитателю  Семиречья.  Они  высоки,  отлоги,
расположены над самой речкой, сверху донизу  покрыты  деревьями  и  чудесной
травой. С этих высот и врага издали заметить, и осаду отразить очень удобно.
Все это так. Но, во-первых, на априорных суждениях в  археологии  далеко  не
уедешь: кто знает, какой логике  подчинялись  древние  усуни;  во-вторых,  в
исторической литературе о месте древней  Алма-Аты  встречается  только  одно
совершенно точное упоминание. Оно  находится  в  труде  академика  Бартольда
"История Семиречья". В 1508 году при Алма-Ате  (около  Верного),  пишет  он,
Мансур сразился с братьями и разбил их.  Вот  и  все.  Значит,  в  XVI  веке
действительно  был  такой  большой  город  Алма-Ата,  около  которого  могли
происходить решающие сражения и гибнуть армии. Но от  него  не  осталось  ни
развалин, ни воспоминаний, ни легенд. Где он находился - неизвестно. Ведь  и
Бартольд написал тоже очень уклончиво  -  "около  Верного".  А  это  значит:
ищи-свищи, лазь по прилавкам, копайся в долинах. Есть,  конечно,  и  другие,
куда более обильные сведения. Но достоверно только одно, ибо в  других  речь