- Удав.
     - Нет, как-то не так. Он по-научному его как-то. Последнее-то  слово  -
"конструктор", а вот первое имя - короткое, а все из головы вылетает.
     - Боа-констриктор? - спросил я.
     - Вот-вот, совершенно точно сказали - Бова-конструктор. "Где? -  кричу.
- Идем!" Добежали мы вон до этого обрыва. Только не  с  этой  стороны,  а  с
другой стороны заходили. Степка  мне  на  крайнюю  яблоньку  тычет,  она  на
самом-самом обрыве. "Вон-вон, он под ней лежал, теперь снова вниз сполз".  А
тут видите какой грунт?  Каждую  весну  обвалы.  А  внизу-то  дичь:  оскарь,
лопухи, дудки! И ни коса их,  ни  огонь  -  никакой  дьявол  не  берет.  Как
железные стоят. Да тут, по правде сказать, и  косить-то  неспособно.  Откос!
Чуть не так махнул - и полетел вместе с косой в реку. Так что тут у нас  лет
пять не кошено и не хожено. Вот тут он и лежал.
     - Свернувшись? - спросил я.
     - Так точно, свернувшись. Там бугор сухой, глинистый выдавался, так вот
он на нем и лежал, видно, отогревался с ночи. Такой черный-черный, только не
блестящий, а матовый, как шина. Я Степке говорю:
     "А ну, отойди!" - да как лупану резаным  свинцом.  Как  он  шарахнется,
блеснет- и нет его! И все скрозь, скрозь  зашумело,  задрожало,  посыпалось:
только что он тут лежал, а смотрю - уже вон  где,  на  другом  конце  лопухи
шевелятся. Весь склон, можно сказать,  зашевелился.  А  ведь  это,  чтоб  не
соврать, метров десять, а то и того больше. Я говорю: "Стой, Степка, я пойду
посмотрю". Ну где ж тут. Пока спустился, уже на том краю шумят.  Признаться,
я совсем-то поглубже зайти побоялся - вдруг он где притаился? Послал  Степку
в правление за людьми. Те прибежали с топорами, с  баграми,  пожарную  бочку
привезли - змея из норы выливать,  топотят,  кричат,  смеются.  Ну,  колхоз,
конечно, где ж тут. Все прощупали, нигде его нет, только  яблоки  откусанные
валяются.  А  дерево  с  тех  пор  стало  желтеть,  сохнуть.  Нет,   вы   не
сомневайтесь, он и в самом деле яблоки лопает. В священном писании читали? У
вас ведь в музее оно обязательно должно быть. Чем там змей Еву соблазнил, не
помните?
     - Яблоком, - ответил я и засмеялся.
     - А, вот, значит, знаете, - засмеялся и он, - это хорошо,  что  знаете,
сейчас из молодых это никто не знает. Нет, это точно, мы потом все  боялись,
как бы он нам все яблоки не перетравил.
     - Да он же не ядовитый, - сказал я, - он кольцами давит.
     В  это  время  бригадир  вдруг  остановился,  оглянулся  и   приветливо
заулыбался. К нам шел высокий, стройный человек, на  нем  был  легкий  серый
костюм, желтые туфли, голубое мохнатое полотенце он перевесил через плечо.
     - Кто такой? - спросил я.
     - А вот тот, что купался,  -  ответил  бригадир  и  крикнул:  -  Михаил
Степанович, что сегодня так скоро?
     - Да вот вас увидел, - ответил Михаил Степанович  приятным  голосом,  -
побоялся, что без меня за стол сядете.  -  И  он  постукал  по  оттопыренным
карманам.
     - Умные  речи  приятно  и  слышать,  -  улыбнулся  бригадир.  -  Знаете
пословицу: "Садись за стол -  гостем  будешь,  водку  поставишь  -  хозяином
будешь". Только вот выпивать-то сейчас мне... - Он опять поглядел на солнце.
     - Ничего, у меня охотничья, от нее валерьяновой каплей шибает, - сказал
Михаил Степанович.
     Голос был молодой, звучный,  и  лицо  у  него  тоже  молодое,  розовое.
Подойдя, он улыбнулся и протянул мне руку.
     Фамилии мы почему-то друг другу не назвали.

     Втроем мы сидели за  столом,  покрытым  белой  скатертью,  под  большой
старой яблоней с черно-сизыми листьями и обедали. Уже выпили по стопке.
     - Интересные это люди - ученые, - сказал бригадир.  -  Кто  их  поймет,
тот, наверно, еще тысячи лет проживет... - Он перегнулся через стол и  налил
мою стопку до краев.
     - А все люди, хозяин, интересные, - сказал мирно  Михаил  Степанович  и
потянулся ко мне чокнуться, - неинтересных людей, дорогой Иван Семенович, на
свете не бывает. За ваше здоровье.
     - Будемте здоровеньки. - Бригадир поставил пустую стопку на стол. -  Ну
вот, например, вашу науку взять, - сказал он и повернулся ко мне. -  Вот  вы
приехали к нам. Копать землю будете? У председателя рабочих будете  просить,
так ведь? Ну, выделим  мы  вам  инвалидов,  какие  поплоше,  покопаетесь  вы
неделю, раскопаете черепки, кости, пятаки и выставите их в музее. Вот,  мол,
наша находка. Хорошо! А вот у меня лежат два пятака  в  сундучке.  Екатерина
Вторая. Хотите - пожертвую на науку?
     - Нет, спасибо, - сказал я. - Не надо.
     - Ага, не надо, - обрадовался он. - А вот если бы вы их сами  выкопали,
тогда нужны они были бы вам или нет?
     - А вот тогда нужны.
     - Нужны! - Он даже ударил ладонью по столу. - Видишь, какое  дело:  даю
готовые - не надо, а сами откопают - нужны. Почему же  так?  Ведь  пятаки-то
все одинаковые - что мои, что ваши, только мои почище, конечно.
     Я поглядел на него и засмеялся.
     - Да нет, тут смеяться нечего, - сказал он сердито. - Я правду  говорю.
И все хитрят, и все хитрят. - Повернулся он к  Михаилу  Степановичу:  -  Все
выгоду какую-то ищут. Вот вы сколько жалованья получаете?
     - Стой, стой, к чему тебе это? - перебил его Михаил Степанович.
     Бригадир сердито махнул рукой, налил  себе  еще  стопку,  опорожнил  ее
одним глотком и обтер ладонью рот.
     - Тут все к чему, - сказал он хмуро. - А вот война? - спросил он меня в
упор. - Вот вы пришли сейчас домой, а утром в семь часов  повестка.  Явиться
на призывной пункт с вещами. Тогда что?
     - Да ничего, встану, соберусь и пойду, - сказал я.
     - Да ты чего-то уж не туда загибаешь,  Иван  Семенович,  -  сказал  мой
новый знакомый. - Война войной, а наука наукой, пятаки тут ни при чем.
     - Опять пятаки ни при чем? Очень они при чем! Вот вы сказали: позовут -
пойду. А что такое пойти на фронт, вы знаете?  Стойте,  стойте,  я  уж  свое
доскажу. Вот в пятнадцатом году нас из Большой  станицы  двенадцать  человек
пошло воевать. С музыкой провожали, с попами... И парни все  были  -  во!  А
вернулось нас с фронта всего двое - я да Петька Карасев. И вот еще,  видишь,
сижу и водку пью с учеными, а Петька покашлял, покашлял, да через год его  в
Порт-Артур и стащили, легкое у него  отвалилось.  В  болоте  ночь  просидел.
Значит, было нас двенадцать, а  остался  один  я,  а  над  теми  десятерыми,
наверно, и до сих пор кресты в Польше торчат, сам тесины прибивал,  знаю.  А
теперь вот и креста не поставят, одни столбы.
     - Иван Семенович, ты больше не пей, - нахмурился мой новый знакомый.  -