- Да в чем дело, - спросил я, - что такое?
     - Иди, пожалуйста, скорей, - повторила сторожиха.
     Я пошел. Дверь канцелярии была  заперта,  пришлось  стучаться.  Отперла
массовичка. В комнате были люди: Клара, кассир - молодой,  крепкий  казах  в
своей  постоянной  кожаной   куртке   и   крагах,   контролерша,   крошечная
старуха-татарка, еще кто-то из обслуги музея.
     Все они столпились  вокруг  большого  епископского  кресла.  На  кресле
сидела девочка. Была она худенькая, русенькая, с тощими острыми косичками, в
старом, линялом, стираном-перестираном розовом платье. Она сидела и теребила
платочек. Все молчали. В комнате царила тяжелая,  отвратительная  тишина.  Я
взглянул на Клару.
     - В чем дело? - спросил я. Никто не ответил.
     - Вот эта девочка, - вдруг громко сказала массовичка, - выдает себя  за
племянницу товарища Сталина.
     Этого я, конечно, никак не ожидал.
     - То есть как? - спросил я ошалело и посмотрел на девочку.
     Она не шелохнулась, только крепче стиснула узелок.
     - Прошла без билета, - объяснила мне массовичка. - И когда  контролерша
ее остановила, она  сказала,  что  она  племянница  товарища  Сталина  и  он
разрешил ей ходить во все музеи и театры бесплатно.
     Только этой идиотской петрушки  мне  и  не  хватало",  -  подумал  я  и
наклонился над племянницей Сталина.
     - А у вас есть какой-нибудь документ, девочка? Она не ответила,  только
платочек в ее руке хрустнул - в нем была какая-то твердая бумажка  (судя  по
размеру, чуть мелочишки - десятка, на неделю, может быть, хватит).
     - А когда ее спросили документы, - вдруг прогремела массовичка,  -  она
ответила: "Мы наши документы не всем показываем".
     Я даже рассмеялся, настолько это было хорошо. Молодец  девчонка!  Нашла
правильные позывные.
     В кабинете наступило молчание. Я стоял и  думал,  что  же  мне  делать,
потом снова наклонился над девочкой.
     - Вы сами-то не Алма-Атинка? - спросил я. Она молчала.
     - Учитесь где-нибудь? Приехали к кому-нибудь? Ищите работу? - осторожно
спрашивал я.
     - Да что вы... - начала Зоя Михайловна, но Клара  вдруг  повернулась  и
так взглянула на нее, что она не договорила.
     - У одних служила, - ответила девочка, - но они мне ничего  не  давали,
не одевали, я ушла.
     И только она сказала это, как лицо у нее стало сразу мокрым от слез.
     - Ну, ладно, ладно, - сказал я сурово. Подошел к столу, налил ей полный
стакан воды и сунул под нос. - Пей!
     Она покачала головой.
     - Пей, пей! - повторил я и вдруг увидел, как затряслись  ее  тоненькие,
перевязанные красными тряпочками косички, как заходили ее острые  лопаточки.
- Пей и иди, - сказал я. - Вон сколько людей собрала!
     И тут она вдруг заревела во все горло. Кто-то громко вздохнул. Я  встал
и отворил ей дверь.
     - Иди!
     - То есть как? - громко заговорила массовичка. - Как?.. Послали уже  за
милиционером. Товарищи, что же вы молчите? Что же такое делается? Девочка, а
ну-ка, ну-ка...
     - Да замолчите вы, - сказал я тихо. - Клара Фазулаевна...
     Но их обеих уже не было. В окно я видел, как Клара  вывела  девочку  на
крыльцо, раскрыла свою сумочку из серебряных колец, сунула девочке что-то  в
руку. Девочка взяла, взглянула на нее каким-то быстрым, зверушечьим взглядом
и вдруг скатилась со ступенек. Я отошел от окна.
     - Хорошо, - сказала массовичка. - Вот сейчас придет милиционер, что  мы
ему будем говорить? Вот что вы ему скажете?
     - Ничего, как придет, так и уйдет.
     - Так все просто? - спросила она меня иронически.
     - А как же, - ответил я. - Простое простого.
     - А она?
     - Ну что же она? Больной ребенок, и все.
     - И все?
     - И все, Зоя Михайловна, - ответил я очень твердо. - Все, до грошика! И
ничего больше тут нет.
     - Послушайте же вы, - с каким-то даже горестным вдохновением взмолилась
Зоя Михайловна. - Да она, может, из семьи врага,  у  нее,  может  быть,  вся
семья сидит. Вы слышали? Она служила там где-то в домработницах. Почему? Она
не похожа на домработницу. Судя по ее внешности, она... А как она  себя  там
держала?
     Пришел милиционер - пожилой,  усталый,  простой  человек  в  запотевшей
гимнастерке. Пришел и ушел, ничего не поняв  и  ничего  не  записав.  Просто
неодобрительно покачал головой и ушел.
     - Второй холостой вызов сегодня, - сказал он, - прямо с ума сошли люди,
от жары, что ли?

     Меня вызвали в  Наркомпрос.  Передал  мне  вызов  директор,  специально
позвонил, чтобы я зашел к нему в  кабинет,  дождался,  когда  все  уйдут,  и
только тогда сообщил, что меня хочет видеть замнаркома  товарищ  Мирошников.
Предупредил, чтобы я ни в коем разе не опаздывал. Товарищ Мирошников  только
что пришел из армии и все вопросы понимает по-военному - четко, ясно, точно,
расхлябанности не терпит, растяп ненавидит. И еще директор  мне  посоветовал
лишнего не трепать, да и вообще (тут он сделал какой-то вихрастый  жест)  не
быть уж слишком умным. Я улыбнулся.
     - А тут и полсмеха  нет,  -  сурово  обрезал  меня  директор.  -  Индюк
мудрил-мудрил, да и в суп попал. Ты знаешь эту историю?
     - Знаю, - ответил я.
     - Ну вот. А так не бойся, он человек  справедливый.  Только  вот  такие
штучки (опять тот же жест, но уже около головы) ты брось. Понял? Ну, иди.
     Я пошел.
     Замнаркома меня принял сейчас же, хотя и  был  занят:  разговаривал  по
телефону. Был он высок и плечист, с аккуратно подстриженными усами, и ими ли
или еще чем он очень напоминал тот большой поясной портрет,  что  висел  над
его столом.  Во  всяком  случае,  хотел  напоминать.  А  вообще-то  это  был
рыжеватый мужчина,  веснушчатый,  медлительный,  уже,  пожалуй,  склонный  к
полноте, но еще никак не полный. Когда я вошел, он скосил на  меня  глаза  и
кивнул на диван. Я сел.
     - Хорошо, - сказал он в телефон, - я тебе еще звякну. Ты  что,  у  себя
будешь? Хорошо! Вот и он как раз.