как  срублена голова боярину, но вспомнил о воеводе - князе Прозоровском - и
ничего  не  сказал.  Думал с горечью: "Небось, они куда поболее о нем знают,
нежели  я.  С  того  и радуются, что покатилась боярская голова". И вспомнил
вдруг  весеннюю  ночь  в Москве, царя Петра и его слова, исполненные тоскою:
"Облак сумнений!"
     Матросы  все  пели,  Сильвестр  Петрович,  словно  не  слыша, стискивал
зубами  мундштук  вересковой  трубки, раздумывал, как быть с Прозоровским, с
воровской  его  челобитной.  И  решил  твердо: нынче сие дело не начинать, -
швед близок, не о том надобно тревожиться.
     В   Семиградной   избе   собрал   людей  -  стрелецкого  голову  Семена
Борисовича,  Крыкова, Меркурова, Семисадова, Аггея Пустовойтова, корабельных
мастеров  Ивана  Кононовича,  Кочнева, случившихся в городе обоих Бажениных:
старшего  -  Осипа  и  кроткого  - Федора, стрелецких и драгунских офицеров,
корабельных  мастеров  с  Дона.  Дьяки  тоже  были  здесь, сидели укромно на
лавке,  старались  не  попадаться  капитан-командору  на  глаза. Иевлев ждал
молча,  пока  все  рассядутся,  поколачивал трубкой по столу, смотрел в окно
недобрым  взглядом.  На  ввалившейся  щеке,  только  что выбритой крепостным
цирюльником, ходил желвак.
     - Пушки из Москвы получены? - спросил Сильвестр Петрович.
     - Всего  числом  четырнадцать,  да  некоторые  за  дорогу  побились,  -
ответил Меркуров. - Чиним нынче. Мортиры да гаубицы в пути...
     Иевлев смотрел в окно на голубую Двину.
     - Который из кораблей иноземных пытался воровским образом уйти?
     - Конвой ихний, "Послушание" именем, - ответил Крыков.
     - Почему не ушел?
     - Матросы унтер-лейтенанта Пустовойтова вышли наперерез.
     - Шумно было?
     - Шесть  выстрелов холостых дали! - сказал со своего места Аггей. - Шум
не великий!
     - Господин  капитан  Крыков  совместно  с  унтер-лейтенантом господином
Пустовойтовым  и  с матросами отправятся на "Послушание", - сказал Иевлев, -
и  с  указанного  конвоя  моим именем снимут все пушки. Коли иноземцам не по
нраву будет - вязать команду.
     Крыков и Пустовойтов поднялись.
     - Погодите!  -  велел  Иевлев.  - Как пушки на берег людьми и карбасами
доставите,  расположить  их, согласно приказу господина полковника, по всему
каменному  городу,  по  Гостиным  дворам  -  русскому  и  немецкому... Что -
воевода? Все хворает?
     Аггей Пустовойтов презрительно улыбнулся:
     - А что ему делать? Занедужил со страху, носа не кажет.
     Иевлев  покосился  на  Аггея:  и  этот  туда же, и сему воевода поперек
дороги встал!
     Сказал тихо:
     - Не  нам,  господа совет, и не нынче судить князя. Он сверху поставлен
на  воеводство,  ему  перед  государем  отвечать.  Идите. К вечеру с пушками
надобно все покончить.
     Попил  воды,  чтобы  успокоить  себя, незаметно оглядел людей, понимал:
они  должны  оборонять  город, а ведь ни один из них не надеется на воеводу,
ни один ни на волос не верит князю, его ненавидят и презирают.
     - О  кораблях  наших  разговор  пойдет, - заговорил капитан-командор. -
Для  того  и  собрал вас нынче, господа совет. В Соломбале на стапелях стоят
суда,  да  у  Осипа  Андреевича  на верфи достраиваются в Вавчуге. Четыре на
воде  -  спущены, отделываются. Ежели шведские воинские люди ворвутся, всему
нашему  флоту  - погибель, пожгут до единого. Об сем предмете надобно думать
со всем прилежанием, неотложно...
     Федор  Баженин  пошептался  с  Кочневым  и Иваном Кононовичем; прижимая
руки  к  впалой  груди, робко стал советовать, куда надобно уводить корабли.
Осип  отмахнулся  от  брата,  словно  от  докучливой  мухи, зарычал, что все
вздор,  корабль  не  иголка,  не  спрячешь, а спрячешь - так шведы все едино
прознают,   где   флот   российский   скрыт.  Донцы-корабельщики  с  яростью
набросились  на  Осипа,  закричали,  что  прятать надобно, что у них на Дону
искусно прячут любые суда - никому не отыскать.
     Сильвестр   Петрович   смотрел   на  сытое,  самодовольное  лицо  Осипа
Баженина,  догадывался  о  потаенных  его  мыслях,  о  том, что не жалко ему
человеческого  труда,  не  жалко кораблей казенных, невелика-де беда: спалит
швед корабли - новые построим, другие спалит - еще соорудим.
     - Казна-то не бездонная, я чаю! - сдерживая злобу, сказал Иевлев.
     Баженин хохотнул, отвалился на скамье, выставив вперед брюхо:
     - Чего?
     - Корабли  труда  великого  стоят!  -  сказал  Иевлев.  - Немало народу
ногами вперед с верфей понесли, пока строили.
     - Наро-оду!  -  усмехнулся  Баженин. - Велико дело - народ! Бабы рожать
не  разучились  - будет народ. А что до казны, господин капитан-командор, то
мы  и  казне  подмогнем,  не  нищие  побирушки,  не  чужие люди, сочтемся не
нынче-завтра. Ты слушай, Сильвестр Петрович, что скажу...
     Он кряхтя поднялся с лавки, спросил:
     - С прошествием времени что повезем на кораблях за море?
     Все молчали. Осип ответил себе сам:
     - Наши товары повезем, барыши в нашу же мошну.
     - В какую - в нашу? - спросил Семисадов.
     - Ась?
     - В какую - в нашу? В мою, что ли?
     - Ты  языком-то  не  звони!  -  спокойно  ответил Баженин. - Не об тебе
речь. Далее слушай, господин капитан-командор...
     Осип   говорил   долго,   люди   смотрели  на  него  насмешливо,  Федор
покашливал,  ерзал  на месте, наконец дернул старшего брата за полу кафтана.
Осип цыкнул на него, он стих.
     - Деготь  повезем,  -  загибая  толстые  короткие  пальцы  в  перстнях,
говорил  Осип,  -  пеньку!  Юфть наша в большом у них почете. Меха повезем -
куницу,  рысь,  росомаху,  песца,  лисицу.  Свечи  еще  сальные вологодские,
поташ, мед, воск...
     Он топнул ногой в сапоге, шагнул вперед, крикнул:
     - Повсюду   пойдем  торговать,  с  самим  Петром  Алексеевичем  об  том
договорились.  Только вы, господа воинские люди, не выдайте, а уж мы в долгу
не  останемся,  век  будете  нас  благодарить.  Господи  преблагий!  Коноплю
повезем,  пшеницу,  вар,  пух гагачий, семгу, задавим их товаром нашим, цену
собьем,  в первейшие негоцианты выйдем. Еще купец Лыткин со товарищи получил
на  то  царское  благословение.  Наша  будет торговля, а не ихняя, на колени
перед нами встанут, попомнят, как мы им кланялись...
     - А  попозже  -  помиритесь!  - из своего угла сказал Семисадов. - Свой