Кормщик усмехнулся, лукавые огоньки зажглись в зеленых глазах.
     - А  хитер  ты,  Сильвестр  Петрович!  -  сказал он добродушно. - Хитро
придумал.  Что  ж...  Значит - приятели на эскадре? Услужить им как следует,
старым приятелям, - это можно.
     Иевлев не отрываясь смотрел на кормщика.
     - Негоциантами  рядились,  черти!  -  сказал  Рябов.  - Сего Уркварта я
вовек  не  забуду...  Что  ж,  вроде  бы  невзначай к ним попасться? Рыбачил
будто, они и схватили?
     - Невзначай!  -  сказал  Иевлев.  - Подалее от Архангельска. В горле...
Мель  мы  еще  укрепим  для  верности: струг потопим с битым камнем, али два
струга.  Вешки поставим обманные, как бы фарватер они показывать будут, а на
самом деле - мель. Мало ли что, вдруг кормщик не рассчитает...
     - Для  чего  ж  не рассчитать? - спросил Рябов. - У меня, я чай, голова
не дырявая, не позабуду. Мне и идти, более некому...
     Иевлев  глубоко вздохнул. Давно не дышал он так легко и спокойно, давно
не  было  так  полно  и  радостно на душе. Вздохнул - словно все трудное уже
миновало,  словно  вышел  из  чащи  на торную дорогу, вздохнул, как вздыхает
усталый путник, увидев кровлю родимого дома.
     - Хитро рассудил! - еще раз сказал Рябов. - По-правильному.
     - Денег   с   них   запросишь!   -   произнес  Иевлев.  -  Да  поболее.
Поторгуешься...
     - А как же! Не без торговли!
     - Долго торговаться будешь...
     - Да уж оно так, оно вернее...
     Помолчали. Рябов сказал грустно:
     - Дома-то почитай что и не погостил. Таисья убиваться станет...
     Он покачал головою, задумался.
     - Кроме  тебя  некого, - сказал как бы виновато Сильвестр Петрович. - Я
и  то  раздумывал,  -  Семисадова? На деревянной ноге нельзя ему. Тут, может
быть,  и  побороться  и  бежать  понадобится,  а  на  деревяшке разве далеко
ускачешь?  Еще  Лонгинов  - кормщик добрый, да не ума палата: слыхал, как он
во гробе второго пришествия дожидался?
     Рябов засмеялся невесело:
     - Слыхал,  Сильвестр  Петрович!  Да нет, тут и спору быть не может, мне
идти,  другому  незачем.  Оно,  ежели пораскинуть мозгами, работенка такая -
можно  и  головы  не  досчитаться,  да  ведь  оно  и везде не без убытков. С
хитростью  ежели  делать, так еще, глядишь, и погуляем. Охать не приходится;
охали,  говорят,  до  вечера,  а поужинать и нечего. Об смерти думать тож не
станем,  мы  ее  перехитрим.  Я  нынче  об  другом: Таисья чтоб не знала, а?
Хватит  на  ее век горя. Ну, коли не вернусь, тогда ничего и не поделаешь, а
покуда... Что присоветуешь сказать ей?
     Сильвестр Петрович пожал плечами:
     - Дурному  не  поверит  Таисья  Антиповна,  думать  надо  - что вместно
будет...
     Подошел  Ванятка  с  иевлевскими дочками, принес кораблик, выструганный
из  коры.  Кормщик  взял из рук мальчика нож, подправил мачту, потом натянул
снасть.
     - Город  они,  тати, пожгут, ежели дорвутся, - говорил Рябов, - кровищу
пустят,  нельзя  их до Архангельска допускать! И народу никуда не деться. Не
уйти с немощными да с детьми малыми. Разорение великое...
     - А  вон  и пушки у меня! - сказал Ванятка, показывая пальцем на палубу
своего кораблика.
     - Пушки у него! - сказала Верунька.
     - Пушки! - подтвердила Иринка.
     - Ну, иди, сынок, иди! - велел Рябов. - Иди, гуляй!
     Дети ушли, кормщик задумчиво продолжал:
     - Так-то,  Сильвестр  Петрович.  На сем и порешим: пойду далеко в море,
повстречаю  их,  будто  невзначай,  поломаюсь  всяко,  а  потом,  глядишь, и
продамся  за  золотишко.  Они  народец  такой - все привыкли покупать. Ну, а
ежели  что  не задастся - так у нас, у беломорцев, недаром говорят: упасть -
да уж в море, в лужу-то вовсе не к чему.
     Сильвестр  Петрович  хотел ответить, не смог - задрожали губы. Рябов то
заметил.  Словно  стыдясь слабости капитан-командора, заговорил о другом: на
съезжей  сидит  мастер  с  пушечного двора Кузнец, пытают его жестоко. Сидят
под  караулом  и  еще  некоторые  посадские,  пошто в нынешние лихие времена
людей мучают?
     Мимо,  ковыляя  на  деревянной  ноге,  шел Семисадов, и Иевлев окликнул
его, приказал:
     - Ты,  боцман,  возьми  матросов  потолковее,  десятка  два,  да с теми
матросами  спехом  -  в  город. Всех, кто на съезжей за караулом сидит, - на
волю.  Пытанным,  немощным  - лекаря. Здоровым - водки по доброй чарке. Есть
там  разбойнички, воры, у дьяка моим именем строго спросишь, - тех на работы
в город. Съезжую - на замок...
     Семисадов  слушал  с  радостью,  большое,  в крупных веснушках лицо его
сияло.
     - А палача с подручным куда? - спросил он.
     - Дела,  небось, и для них найдется, - ответил Иевлев. - Пусть в городе
потрудятся - там и посейчас рогатки ставят, помосты, надолбы...
     - Как  бы  их не тюкнул там народишко-то! - с усмешкой сказал боцман. -
Ненароком, мало ли...
     Рябов спросил прямо:
     - А  тебе  жалко,  что  ли?  Ну  и тюкнут на доброе здоровье... Сказано
тебе: съезжую - на замок...
     - А ключ - в Двину! - весело, полным голосом договорил боцман.
     Он  не  мог  устоять  на  месте,  бросился было выполнять поручение, но
Иевлев окликнул его:
     - Погоди!  Дьяков  за ненадобностью отпустишь пока к своим избам, пусть
идут...
     - Ну,  Сильвестр  Петрович!  -  воскликнул  боцман.  -  Ну! Говорю тебе
истинно:  не  забуду  я  нынешнего  дня.  И  народишко  не  забудет,  об том
постараемся...
     - Иди, иди, делай! - улыбаясь, сказал Иевлев. - Иди!
     - Пожалуй,  и  я  с  ним пойду! - потянувшись, сказал кормщик. - Пора и
дома побывать. Карбас-то немалый пойдет? Возьмете меня с женой да с Иваном?
     Проводив  кормщика, Сильвестр Петрович опять сел на лавку возле церкви.
Уже  наступил  вечер,  но  в  крепости  еще  работали, слышались равномерные
гулкие  удары  молотов,  скрипели доски под тяжелыми ногами носаков, которые
поднимали  на  крепостную  недостроенную стену корзины с кирпичом. По счету,
громко,  пушкарские  подручные  принимали  с карбаса ядра, перекидывали друг
другу, покрикивали: