Поздюнин  что-то  залопотал,  его  швырнули  в малую темную камору. Пушечный
мастер  не  мог стоять, кто-то взвалил его на спину, понес наверх, в огород,
который  разводил  Поздюнин  -  выращивал  здесь редьку, капусту, огурцы. За
Кузнецом  вынесли  всех, кто не держался на ногах. Кто кое-как шел сам, того
бережно  вели  под руки. Кузнеца в огороде опустили на лавочку. Он спросил у
Семисадова хриплым голосом:
     - Оно  как  же?  Одни  на  дыбу  вздымают,  другие на закукорках несут?
Которые же с правдой? Вы, али те, что вздымали?
     - Тебе виднее! - с обидой ответил Семисадов.
     - То-то,  что  не  видно.  Кабы  видно,  я  не спрашивал бы. Прикажи на
Пушечный двор меня везти.
     Семисадов  послал  за  подводой, Кузнец сел на солому, вместо спасиба -
сказал:
     - Занадобились,  вот  и  выпустили.  А  не  нужны  бы  были,  до смерти
запытали бы!
     Боцман укоризненно покачал головою, но подумав, согласился:
     - И верно!
     Поздюнина  и  бобылей  погнали  на  пристань  - таскать бревна, дубовую
дверь  застенка  Семисадов  сам запер на тяжелый замок, ключ повесил на шею,
чтобы не потерять. Матросы выстроились, боцман скомандовал:
     - Левую вздень! Шаго-ом! Левой - ать!
     У ворот съезжей он сказал караульщику из рейтар:
     - Шел  бы  спать,  милый!  Нонче  откараулил  свое!  Иди,  брат,  сосни
часок...
     Караульщик  не  стал  спорить,  зевнул,  пошел  вдоль заросшей лопухами
улицы.


6. СЕМИСАДОВ

     Монахи  Николо-Корельского монастыря, ставшие в крепости носаками, живо
поднялись  в  своих шатрах, где спали, и под барабанную дробь вышли к Двине,
к  большому  старому  стругу. Варсонофий, сбривший бороду, похудевший, стоял
на  причале,  оглаживал  усы,  ругая  монахов,  что медленно торопятся. Егор
Резен  вышел  вперед,  звучным  голосом  обещал,  что  ежели носаки к утру с
обоими  стругами управятся, будет им дадено не менее, как по полштофа зелена
вина  на  двух персон, а ежели не управятся - стоять на работах бессменно до
вечера.  В  духоте  и  прелой  жаре  предгрозовой  белой ночи, в серебристом
ночном  свете  монахи  с  корзинами,  полными битым камнем, стройной чередою
пошли  с  берега  к  стругу.  Варсонофий  поторапливал,  соленые его шуточки
разносились  над  тихой,  неподвижной  рекой.  В  ночи  далеко слышался звук
сыплющегося  камня,  скрип  прогибающихся  под  ногами носаков сходен, плеск
весел карбаса, подводившего к берегу второй струг.
     В  обеденное  время, когда и на Марковом острове и на цитадели работные
люди,  трудники,  кузнецы,  пушкари,  солдаты, каменщики, носаки, землекопы,
плотники,  собравшись  в артели, хлебали деревянными ложками кашицу с рыбой,
боцман  Семисадов  и  Сильвестр  Петрович выехали в малой лодейке на Двину -
ставить вешки.
     Жарко   пекло   солнце.  Семисадов  повязал  голову  платком  по-бабьи,
покуривал  трубочку,  шестом мерил границы Марковой мели, что тянулась вдоль
всего  Маркова  острова,  выходил  порою  на  стреж  -  фарватер, - на самый
корабельный путь.
     - Вот  и  хорошо! Вот и ладно! - говорил Иевлев. - Ставь, боцман, вешку
сюда...
     Семисадов  спускал  вешку  с  канатом  и  донным  камнем,  она медленно
колыхалась  на  воде. Восемь вешек обозначили мель перед караульными цепями.
Сильвестр  Петрович  глазом  определил,  как  полетят  сюда крепостные ядра,
палить  будет  удобно  -  близко.  Боцман  без  любопытства  посматривал  на
капитан-командора, попыхивал своей носогрейкой.
     - Чего смотришь? - спросил Иевлев.
     - Того  смотрю,  Сильвестр Петрович, что здесь их и затапливать надобно
- поперек корабельному ходу...
     Иевлев сделал вид, что не понимает:
     - Что затапливать-то?
     - Да  струги!  -  с досадой ответил Семисадов. - Не маленький, понимаю,
что  к  чему делается. Народу как бы только поменее видело. Нынче молебен бы
к  вечерку  спроворить  в крепости, всех туда погнать, а матросы бы с нами и
сделали  дело. Покуда все чин по чину споют да лбами об землю потыкаются - у
нас и готово...
     Так и сделали.
     Артельщики  да  десятские  с  непривычной строгостью велели всем быть к
молебну.  Заупрямился  было  старенький  попик  отец  Иоанн  -  никак не мог
придумать,  для  чего  молебен.  Иевлеву  пришлось  даже прикрикнуть. Попик,
моргая  подслеповатыми  старыми  глазами,  облачился, дьякон-запивашка облил
себе  голову  холодной  водой,  пофыркал, огляделся, пошел раздувать кадило.
Крепостной  народ,  одевшись  почище, шел толпами к плацу, где поставлен был
налой.  На  валу  бухали молотки. Сильвестр Петрович велел снять кузнецов со
срочного  дела  -  пусть и они, трудники, помолятся нынче. Матросы между тем
садились  в  свои  быстрые лодки, зачаливали тяжело загруженные битым камнем
струги. Иевлев сказал им веско:
     - Дело,  что  делаем,  есть  дело  тайное.  У  кого язык больно длинен,
обкоротим,  да и голову снесем - не пожалеем. Однако в деле сем на страх ваш
полагаться  не  хочу.  На присягу воинскую полагаюсь, на то, что сами ведать
должны: идет на нас швед, воровской человек идет...
     Матросы,  стоя  в  лодках,  торжественно молчали. Иевлев перекрестился,
велел  затапливать  струги.  Из  глубины  судна  послышался  стук  топоров -
матросы  прорубали  днище.  По  другому  стругу, ковыляя на своей деревяшке,
ходил  Семисадов,  что-то,  хмурясь,  обдумывал.  Погодя  сошел к Сильвестру
Петровичу, сказал загадочно:
     - Теперь вешки-то повернуть надобно.
     - Для чего поворачивать?
     - А  для  того,  господин  капитан-командор,  что  не  Маркову мель они
стерегут, а фарватер.
     Иевлев  усмехнулся,  -  хитер  боцман.  И  чтобы  больше  о  вешках  не
толковать, оборвал:
     - Вешки покуда стоят, до шведа. Снять всегда поспеем.
     Молча  смотрел,  как  медленно  стал  погружаться  в воду первый струг.
Второй  потопили  рядом.  Пока  делали  эти работы, дважды пришлось посылать
матроса  к  отцу  Иоанну,  чтобы еще помолился. Поп молился подлиннее. Когда
все кончили, Семисадов хриплым басом спросил Иевлева: