- Что  там  дальше будет - кто его знает! - продолжал Рябов. - Похвалит
король  али  не похвалит, с деньгами завсегда проживешь, а без них - никуда.
Не  мудрен  мужик,  да  киса  ядрена. Вот я так и сужу. Цена моя большая, не
таюсь, господин, да и затея ваша немалая...
     - Сколько же он хочет денег? - сквозь зубы спросил шаутбенахт Окке.
     - Много!  -  ответил Рябов, и глаза его опять вспыхнули. - Поболее, чем
иуда...
     - Дядечка! - воскликнул Митенька. - Дядечка! Бога побойтесь...
     Рябов повернулся к Митеньке, сказал с жестокой усмешкой:
     - А  чего мне в сем деле бога бояться, Митрий? Не ершись, парень, не то
живо тебя на цепь посадят. Сиди...
     Окке  шепотом  перевел  шаутбенахту,  о чем говорили Рябов с Митенькой,
ярл Юленшерна кивнул на Митеньку, спросил:
     - Он  хотел  бы,  чтобы  его вздернули? У нас сие быстро делается... И,
ежели  твоя  цена  будет  слишком  высока,  я  позову профоса, который умеет
торговаться...
     Кормщик хитро прищурил глаз:
     - Умеет?  Ой  ли,  господин?  Умел  бы,  так  не  стояла  бы здесь твоя
эскадра...
     Он поднялся, поблагодарил за хлеб-соль, сказал твердо:
     - Значит,  не  сторговались.  Какая  уж  тут  торговля,  когда  палачом
грозят...
     Быстро  подошел  шхипер  Уркварт,  встревоженно спросил, что случилось;
Рябов ответил, что не любит, когда ему палачом грозятся.
     - Поначалу  вежливо,  все  как надо, а теперь и вешать? Не больно много
толку  с  вешалки  с  вашей...  Карбас  потопили,  снасть на дне, а теперь -
палача...  Нет, други, не тот Иван Савватеич Рябов человек, чтобы его вокруг
пальца обвести да обдурить, когда он выгоду свою видит...
     - Сколько же, черт возьми?! - крикнул Юленшерна.
     Рябов  пошептал,  словно  прикидывал  в  уме, подвигал пальцами, сказал
твердо:
     - Риксдалеров  золотых  пять  сотен.  Триста  нынче  - да чтобы на стол
выложить,  двести - когда дело будет сделано. Стой, погоди, не все еще. Харч
в  море  чтобы  не с матросского стола шел, а отсюдова, да как скажу - так и
подавали...
     Окке  переводил,  в  адмиральской каюте все затихли, слушали изумленно.
Шхипер  Уркварт улыбался, полковник Джеймс смотрел в раскрытые двери галереи
на бегущие за кормой волны...
     - И  чтобы  в  канатном ящике меня не держать! - говорил Рябов. - Каюту
мне,  как  всем  прочим морякам, и со всем приличием чтобы со мной говорили.
Да виселицей меня не пугайте - пуганый!..
     Он подумал и добавил в тишине:
     - Еще как чего вспомню - скажу...
     Окке  кончил  переводить, шаутбенахт Юленшерна сжал кулаки, как делывал
это  перед тем, как ударить провинившегося матроса в зубы, посмотрел на свои
перстни, ответил:
     - Наглец!
     - Чего? Чего? - с любопытством спросил Рябов.
     Окке  не  ответил  -  смотрел  на  шаутбенахта.  Фру  Юленшерна сказала
назидательно:
     - Мой друг, не торопитесь с отказом. Подумайте.
     - Перестань  ходить  перед  глазами! - с раздражением крикнул Юленшерна
Якобу. - Кому нужно сейчас это дурацкое пиво?
     И,  позвонив  флаг-офицера,  велел  сию  же  минуту  прислать  казначея
эскадры  с  деньгами.  Окке  поклонился  Рябову,  рассказал, что его условия
приняты.
     - То-то  что  приняты!  - угрюмо ответил кормщик. - А то шумит на меня,
кулаком грозится...
     Деньги  он  считал долго, потом потребовал себе кошелек, затянул на нем
ремешки,   но   раздумал,   и  еще  раз  принялся  считать  золотые  монеты.
Остолбеневший  Митенька  из  своего  угла  смотрел на него широко раскрытыми
испуганными  глазами:  перед  ним  был  другой  человек  - страшный, жадный,
совсем не похожий на того Рябова, которого он знал и любил всем сердцем...
     Завязав кошелек, кормщик сказал шхиперу Уркварту:
     - Еще  немного  и  взял  я  с  вас.  Считай сам - карбас купить сколько
станет?  Сети добрые, снасть какую. Монастырю должок отдать. Женке гостинца,
себе  на  гульбу...  Да  приодеться  надобно, а то ходишь - шапка волосяная,
рукавицы  своекожаные,  не осуди, что в лаптях, - сапоги позабыл в санях. Да
и жить еще надобно - вот и выйдет баш на баш!
     Он хлопнул Уркварта по жирной спине, засмеялся и сказал:
     - Что  ж  песни  петь  бросили?  Давайте  гуляйте,  гулять дело доброе,
нынче-то  живы,  а  чего  завтра  будет  -  кому  ведомо?  Разбойник - живой
покойник...
     Уркварт не понял, удивился:
     - А разве может быть живой покойник?
     - То  -  пословица!  -  ответил  кормщик.  -  А  в  пословице еще не то
бывает...
     Митенька  все смотрел на кормщика, - нет, это был он, Иван Савватеевич,
и  глаза  прежние, такие, как делались у него в море, в злую непогоду, когда
иные  рыбаки  уже  пели  себе  отходную, а он смотрел вдаль, искал горизонт,
прищурившись, и злые огоньки горели в зеленых зрачках...


                                    Слово становится делом, дитя - мужчиной,
                                    Ветер - бурей, кто же в этом сомневался?

                                                                     Шамиссо


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


1. ДИТЯ - МУЖЧИНОЮ...

     Флаг-офицер  и  кают-вахтер  с  масляным  фонарем  в  руке повели их по
коридору  в  каюту,  назначенную  кормщику  капитаном  "Короны". Слабый свет
озарял  абордажные  крюки,  висящие  по  стенам,  ведра  на  случай  пожара,
короткие  копья,  удобные  для  боя в узких корабельных переходах, свернутые
кошмы, полубочки с песком.
     - Здесь! - сказал флаг-офицер.