Из  команды  "Злого  медведя"  спаслось  всего  семьдесят три человека.
Озябшие,  напуганные,  мокрые,  они  слонялись  по  приютившим  их кораблям,
говорили,  что  теперь  от  похода  нечего  ждать  добра,  что гибель "Злого
медведя"  -  дурное  предзнаменование,  что  гобелин  - злой морской демон -
чем-то  прогневан  моряками  флота  его величества короля Швеции. По эскадре
полетел  слух  о  том,  что  Бирге  Кизиловая нога прошедшей ночью сам видел
гобелина,  который  ему  напомнил,  что  при  погрузке  в  Стокгольме  "Злой
медведь"  наклонился  на правую сторону, а это, как известно морякам, ничего
хорошего  не  предвещает.  Другой  матрос - португалец-наемник - гобелина не
видел,  но беседовал во сне со святым Антонием, который нехорошо отозвался о
ярле  Юленшерне и посоветовал не идти в Архангельск. Третий - усатый толстяк
из  абордажной команды - заявил на баке, что все дело в том русском, который
ухитрился бежать с флагмана. Беглец-то - колдун!
     Как  произошел  взрыв  -  никто  толком  не знал, и потому все пожимали
плечами  и  говорили,  что  здесь  не  обошлось без русских рыбаков. Хоть на
эскадре  понимали,  что  русские  никак  не могли проникнуть в крюйт-камеру,
однако  же  слух  о  том,  что  судно взорвалось по вине пьяного констапеля,
многие  отвергали,  так  как страх уже пробрался на эскадру и леденил сердца
моряков флота его величества короля.
     В   два  часа  пополудни  ярл  Юленшерна  поднялся  на  ют  и  приказал
барабанщикам  бить  поход.  Над  морем  стлался низкий туман, по небу ползли
рваные облака, было очень душно.
     - Погода,  гере  шаутбенахт,  портится! - сказал шхипер Уркварт. - Надо
ждать шторма.
     - Вы предполагаете, что я этого не вижу? - спросил Юленшерна.
     На  ют  поднялся  профос Сванте Багге, спросил, что делать с повешенным
стариком.
     - В воду! - отрывисто сказал Юленшерна.
     - Но  повешенный  на корабле приносит удачу! - возразил Багге. - Старые
правила  морского  хождения  учат  нас тому, что женщина на борту предвещает
опасность в плавании и только тело повешенного может умилостивить судьбу...
     Юленшерна  повернулся к профосу желтым лицом; размахнувшись, ударил его
кулаком в зубы, потом сказал раздельно:
     - Когда  мне понадобится тело повешенного, я распоряжусь повесить тебя!
Ты  сам  хорошо знаешь, что повесить палача - это действительно умилостивить
судьбу...
     Профос   поклонился   с   перекошенным   лицом,  ушел  сбрасывать  тело
казненного старика рыбака в воды Белого моря.
     Покуда он проталкивался к мачте, над ним смеялись:
     - Вот идет оплеванный профос!
     - Ничего, может быть, теперь Багге станет малость подобрее...
     - Он не станет добрее и в могиле...
     - Я слышал, ребята, что наказанный палач получает вполовину меньше...
     - Дайте пройти несчастному Сванте Багге...
     Тело казненного погрузилось в волны.
     Корабли  один  за  другим  выходили на большую воду. Юленшерна насупясь
смотрел,  как  ставят  паруса,  как  огромные  полотнища наполняются ветром,
слушал   сигнальные   барабаны,   пение   горнов.   Лекарь   эскадры  сказал
шаутбенахту,  что  от  разлития  желчи  сладкое  будет ему казаться горьким,
хорошее  -  плохим.  От  болезни  или от чего иного, но ярл Юленшерна в этот
день  был  куда  мрачнее,  чем  обычно,  и  непрестанно передавал на корабли
сигналы  о  жестоких  наказаниях. Матросы, ругаясь и богохульствуя, ложились
под  кнуты  профосов;  на  яхтах,  на  фрегатах,  на линейных судах свистели
линьки и розги. По кораблям ползли слухи:
     - На  эскадре есть русские: никто другой не мог помочь тому беглецу. Он
сам распилил свои цепи...
     - Женщина на эскадре приносит беду...
     - Да она еще и рыжая.
     - Она не одна: с нею ее камеристка - черная, как жена сатаны.
     - Русский беглец пропилил переборку в ящике.
     - Для этого нужна пила...
     - А небо? Что можно ожидать от такого неба?
     И  небо  и  море  предвещали  шторм. Почему-то шторм здесь казался куда
страшнее,   чем  там,  в  своих  морях.  Это  было  чужое  море,  с  чужими,
враждебными, насторожившимися берегами.
     И матросы на эскадре шептались:
     - Не лучше ли повернуть назад?
     - Если бы гобелин и святая Бригитта не сговорились между собою...
     - Мы уже потеряли один корабль...
     Но  испуганных  было  не  так уж много. Их шепот, слухи, которые от них
исходили,  ничего  не  стоили:  Архангельск  был уже недалек, все знали, что
Юленшерна  на  три  дня  отдаст  город  наемникам. Солдатам и матросам наяву
виделись  груды  золота, дорогие меха, парча, церковная утварь - все то, что
они  получат за верную службу короне. И чем ближе был город, тем громче, тем
яростнее мечтали наемники.
     - После  похода  я  вернусь в Швецию и открою лавку. Мне хватит моря! -
говорил один.
     - У  меня  будет  пекарня!  -  утверждал  другой.  -  Пекарня  с  двумя
пекарями! А сам я буду сидеть и только покрикивать!
     - Я  открою таверну! - рассказывал третий. - Я назову ее "Уютный берег"
-  вот  как!  И  сам  буду  пить  сколько захочу. Что же касается гобелина и
святой  Бригитты,  то  мне  на  них наплевать! Были бы деньги, вот что я вам
скажу, ребята...
     Иные  мечтали  сделаться менялами; некоторые хвастались тем, что вообще
ничего  не  станут  делать;  были  и  такие,  которые  помалкивали:  эти уже
подкопили  кое-что  и  после  похода  собирались  давать  деньги  под верный
залог...
     Несмотря  на  то,  что  шторма  ждали,  он все-таки налетел неожиданно,
повалил   "Корону"   на   бок  и  мгновенно  разметал  корабли  эскадры.  На
флагманском  корабле  едва  успели  убрать  верхние  паруса, да и то потеряв
матроса;  на  "Справедливом  гневе"  ветер  изодрал в клочья фор-марсель; на
"Ароматном  цветке"  повалилась  грот-мачта,  судно  легло  на борт. Матросы
топорами  обрубили  ванты, и яхта выпрямилась. Ветер, срывая с огромных волн
пенные  верхушки,  свистел и выл в снастях, корабли зарывались бушпритами. С
каждой минутой шторм свирепел все более.
     Вечером,  в  полутьме,  под  низкими  черными тучами, неожиданно близко
открылся  Зимний берег. Шаутбенахт Юленшерна затопал ногами на штурмана; тот
ответил, сдерживая злобу:
     - Я   не   имею   ни   солнца,   ни   звезд  для  того,  чтобы  сделать
астрономические вычисления и точно определиться...