Уркварт  попытался  застегнуть  на  Рябове  кафтан, кафтан не сходился,
кормщик ворчливо сказал:
     - Пояс  еще  на  нем был, я видел! Чего же без пояса, мой-то с поясом и
шнуром обшит... Вишь, не сходится, а с поясом и сошлось бы...
     Сам,  не  дожидаясь  приглашения,  сел  в  то  кресло, где раньше сидел
Джеймс, осмотрел внимательно стол, пожаловался Митеньке:
     - Завсегда  у  них  так,  у иноземцев. Тарелок наставят, блюд, ножичков
разных,  ложек,  стаканов,  а  харчей  путных - и всего ничего. Вишь - рыбка
дохлая,  вишь  -  сухарь,  мяса  чуть-чуточка - и будь здоров! Нет, они нам,
други  любезные,  карбас потопили, они меня голым-босым оставили, они меня и
кормить  будут  по-нашему, а не по-своему. Скажи им, Митрий, на Руси-де едят
толстотрапезно,  а  так,  что  ж,  -  насмешка  одна.  Пущай  принесут  щей,
головизны какой, тельное там, другое что...
     Митенька  с  удивлением,  робея, взглянул на кормщика, тот едва заметно
улыбался,  в  глазах  его  горели быстрые недобрые огни, между бровями легла
складка.  Митенька  знал  это выражение лица кормщика: таким он становился в
море, в жестокий шторм...
     Хлопнула дверь, вернулся Джеймс.
     Рябов поднял стакан с вином, сказал полковнику:
     - Что  ж,  господин,  у  тебя  и другой кафтан не хуже парчового. Вишь,
тоже  с серебром, шитье какое. Богато вы тут живете, безотказно. Торгуете, я
чаю, с выгодой, безубыточно...
     Джеймс  сел  рядом  с фру Юленшерна, наклонился к ее розовому душистому
уху, сказал шепотом:
     - Он  просто  дурак,  этот  русский  Иван.  До сих пор не понял, что мы
вовсе не купцы...
     - Он  простодушен  и доверчив! - ответила фру Юленшерна. - Дитя моря...
Ничего, со временем он все поймет и будет отлично служить нам!
     Все  шло  хорошо.  Русский  кормщик казался им воплощением простодушия,
они  посмеивались  про  себя и выполняли все его желания. Русский был таким,
каким  они  хотели  его  видеть, и все ладилось в этой игре до тех пор, пока
кормщик  не  почувствовал  на  себе  чей-то пристальный и недоброжелательный
взгляд.  Он  осмотрелся - все было попрежнему, только Джеймс раскраснелся от
выпитого  вина,  да  Юхан  Морат  о  чем-то  перешептывался  со своим другом
Бремсом...
     - Ну! - сказал ярл Юленшерна. - Не пришло ли время поговорить о деле?
     Они  сидели  друг  против  друга  - шаутбенахт, откинувшись в кресле, и
Рябов.   Шхипер   Уркварт  понял,  поднялся,  мигнул  другим  офицерам.  Фру
Юленшерна  перебирала  клавиши  клавесина.  Артиллерист Пломгрэн взял лютню,
Морат запел старую песню о злой колдунье. Ярл Юленшерна медленно говорил:
     - Вы  проведете нашу эскадру двинским фарватером к городу Архангельску.
Если  нас  ожидает  баталия  -  мы  примем  ее и разгромим врага. Вы опытный
моряк.  Наши корабли - военные корабли, по всей вероятности вы это заметили.
Очень  многое  из  того,  что  нас ожидает, зависит от опытности и искусства
кормщика,  поэтому  мы  не посчитаемся с наградой денежной. Более того, гере
лоцман.  Когда  мы  выполним  наш  долг,  заслуги ваши будут оценены королем
Швеции.  Всю  мою  жизнь я служил короне во флоте. Мне достаточно посмотреть
на  человека,  и  я  вижу,  моряк  он  или  нет.  Вы моряк! Вас ждет большое
будущее.  Вы  станете  лютеранином,  и,  несомненно,  его  величество король
Швеции назначит вас капитаном одного из славных своих кораблей...
     Рябов  повернулся  к  Митеньке:  тот  сидел бледный, губы его беззвучно
двигались. Кормщик велел спокойным голосом:
     - Переведи что говорит.
     Митенька  заговорил.  Рябов  слушал потупившись, порою кивал головой. У
клавесина все еще пели песню со странным припевом:

                Караби,
                Тити Караби,
                Тото Карабо,
                Эй, дядя Гильери,
                Не пропади смотри...

     - Все сказал? - спросил Рябов.
     - Все, дядечка.
     - Теперь отвечай!
     Кормщик  стал  говорить, и вдруг понял, чей пристальный взгляд тревожил
его:  слуга в коротком красном кафтане убирал со стола посуду и порою словно
упирался  в  Рябова  упрямыми  серыми жесткими глазами. Заметив, что кормщик
замолчал,  шаутбенахт  приказал  Якобу  убираться  вон.  Тот,  высоко  держа
поднос,  пошел  к двери. Кормщик заговорил опять. Он не смотрел на Митеньку,
но  видел,  как  юноша  сжимает  руки, слышал, как он вдруг задохнулся и как
вновь стал дышать быстро и коротко.
     - Ну? - с угрозой в голосе спросил Рябов.
     - Не  стану  я  переводить такое! - громко сказал Митенька. - Не стану.
Да что ж это, дядечка?!
     - А  не  станешь,  так  и  не надо! - с той же угрозой произнес Рябов и
поманил к себе Окке, который стоял у дверного косяка.
     Окке  подошел  с  готовностью,  Митенька  вцепился  в  руку Рябова, тот
стряхнул его горячие пальцы, заговорил медленно, глядя на шаутбенахта:
     - Эскадру  я  провести  могу,  но  то  дело  нешуточное,  надобно ждать
большую  баталию,  и  кто  живым  до Архангельского города доберется - пусть
вечно  бога  молит. Пушек много, и пушки те грому натворят. Об том упреждаю.
Еще  на  шанцах  быть  досмотру  таможенному  -  бой там завяжется. Так что,
может, и огород городить безвыгодно вам?
     Шаутбенахт  слушал  внимательно,  смотрел  не отрываясь в глаза Рябову,
сосал погасшую трубку. У клавесина весело пели:

                Тити Караби,
                Тото Карабо,
                Эй, дядя Гильери...

     - Дело  большое, - говорил Рябов, - как у нас на Руси сказывают: либо -
в  стремя  ногой,  либо  -  в пень головой. Коли живым споймают - тоже шкуру
сдерут.  И  не  жить  потом на своей стороне, господин, никак не жить. Любой
мальчишка  в рожу плюнет, да и как не плюнуть - изменник, иуда, - тут пощады
не  жди... Значит, рассуждать надобно: ежели тое дело делать, иудино, уж так
делать, чтобы до самой смерти жить-поживать да нужды не знать...
     Шаутбенахт  кивнул,  соглашаясь.  В  каюту  опять вошел слуга в красном
кафтане,  принес  кувшин  с  ячменным пивом. Юленшерна не заметил его, слуга
медленно, старательно расставлял кружки...