голосом.
     - А ты что, не знаешь меня?
     Поручик на мгновение смешался.
     - Я  есть капитан-командор Иевлев, и не бывший, а нынешний и будущий, и
не  тебе,  убежавшему своего долга воинского, не тебе, забывшему присягу, со
мной говорить! - бледнея от гнева, сказал Сильвестр Петрович.
     Мехоношин, оборотившись к стрельцам, крикнул:
     - Полусотский, отобрать у сего вора шпагу!
     Кряжистый  стрелец подошел к Иевлеву, тяжелой рукой взялся за портупею.
Иевлев  рванулся,  костыль выскользнул из-под его локтя. Потеряв равновесие,
Иевлев  ступил  на больную ногу и, захрипев от боли, упал. Аггей и Семисадов
бросились  к нему, подхватили на руки. Резен оттолкнул Мехоношина в сторону,
обнажил  шпагу.  От  могильных  холмов,  не  понимая,  что случилось, бежали
женки, солдаты, матросы...
     - Ну! - крикнул Резен Мехоношину. - Вынимайте свою шпагу, черт возьми!
     Мехоношин попятился, вперед вышел полковник Нобл.
     - Не  надо  лишней  крови!  -  сказал  он с немецким акцентом. - Сейчас
нельзя помочь. Сейчас надо исполнять приказание.
     Он  незаметно  мигнул  своим  стрельцам,  они  зашли  за  спину Резена,
навалились  на него сзади, выбили шпагу из его рук. Семисадов, оттолкнувшись
деревяшкой,  бросился  на  стрельцов,  за  ним бросился в драку Аггей, но их
живо скрутили обоих. Мехоношин, стоя поодаль, опять приказал:
     - Полусотский, отобрать у сего вора шпагу. Али ты меня не слышал?
     Иевлев,  сидя  на  чьей-то  могилке,  тихо  стонал,  пот катился по его
страшно побелевшему лицу. Полуполковник Ремезов сказал ему тихо:
     - Господин капитан-командор, вручи мне твою шпагу.
     Иевлев   поднял  измученные  глаза  на  Ремезова,  вдруг  поверил  ему,
дрожащими  пальцами  отстегнул  пряжку  на  портупее,  поцеловал эфес шпаги,
протянул  ее полуполковнику. Тот также бережно ее принял, говоря по-прежнему
негромко, дружественно:
     - Прошу   -  подчинись  нынче  всему.  Воеводою  поднята  ябеда,  время
рассудит,  люди помогут. Из сопротивления же ничего доброго сейчас произойти
не может...
     И,  отстранив рукою стрельцов, подошедших к Иевлеву, чтобы заковать его
в цепи, Ремезов властно приказал:
     - Капитан-поручик  немощен,  и  железы на него одевать не можно! Подать
носилки!
     Принесли  носилки.  Егор  Резен,  вырываясь  из  рук стрельцов, ругался
по-русски и по-немецки.
     Кругом  на  погосте  шумела толпа, из калитки шли вологодские стрельцы,
крепостной  народ,  ничего  не  понимающие пушкари, матросы, солдаты. Кто-то
пустил  слово  "измена",  оно передавалось из уст в уста. Мехоношин, шаря по
крепостным  амбарам,  зашел  в  избу Резена, выспрашивал, где кормщик; всюду
говорил,  что  Иевлев  предался шведам и нынче его ждет позорная казнь. Люди
не  верили,  переглядывались.  Один  рыбак сказал, что измены быть не могло,
его  Мехоношин  тотчас  же перетянул хлыстом по лицу, так что сразу брызнула
кровь.  Кормщика Рябова не нашли, все в один голос говорили, что он потонул.
По  крепостному  плацу,  шумевшему  народом,  четыре  стрельца  молча  несли
носилки.  Иевлев  лежал,  закрыв  глаза.  Семисадов, стуча деревяшкой, шагал
рядом,  глотая  слезы,  подкладывал  Сильвестру  Петровичу  под раненую ногу
сенца, чтобы было мягче. Возле карбаса Иевлев сказал боцману:
     - Ну,  Семисадов,  не  думал,  что меня после сей баталии так провожать
будешь?
     Боцман только скрипнул зубами.
     Мехоношин  и полковник Нобл остались на цитадели - наводить порядок. На
карбасе  Ремезов  сел  рядом  с  носилками,  укрыл  Иевлева  плащом.  Матрос
спросил:
     - Господин капитан-командор, прапорец вздымать?
     - Что за прапорец? - осведомился Ремезов.
     - Прапорец  по  морскому  уставу вздымаем, означающий: "Старший морской
начальник - здесь"...
     Ремезов спросил гневно:
     - А где же старший морской начальник?
     - Так  что...  вот  они...  -  растерянно  ответил матрос. - На карбасе
господин капитан-командор...
     - Значит, вздымай, коли на карбасе! - сказал Ремезов. - Вздымай!
     Матрос  ловко  намотал  на руку фал, дернул. Прапорец взвился на мачту,
весело  развернулся,  захлопал  на  двинском ветру. Сильвестр Петрович лежал
молча,  смотрел  в  бледное, едва голубое небо. Там косо, с криками носились
чайки, выше медленно плыли пушистые облака.
     - Женат, господин капитан-командор? - спросил Ремезов.
     - Женат.
     - И детей имеешь?
     - Дочек двое.
     Ремезов вздохнул, покачал головой.
     - Что вздыхаешь?
     - Того  вздыхаю,  что опасаюсь - длинному быть делу. Петр Алексеевич-то
тебя знает?
     - Знает малость, - не сразу ответил Иевлев.
     - Жалует?
     - Жалует  царь, да не жалует псарь. Слыхивал такое? А то еще говорят на
Руси - царские милости в боярское решето сеются...
     Он   помолчал,  неожиданно  усмехнулся,  произнес  непонятные  Ремезову
слова:
     - Жаль,  помер  господин Крыков, погиб в честном бою. Посмеялся бы ныне
вволюшку,  на  меня  глядючи.  Надорвал  бы,  я  чаю,  животики.  Все по его
свершилось!


2. ДОЖДАЛИСЬ МИЛОСТИ!

     О  том,  что  Иевлева взяли за караул, на Марковом острове узнали почти
тотчас  же.  Узнали  и  то, что поручик Мехоношин стал начальным человеком и
искал  в  крепости  кормщика  Рябова,  которого  тоже  собирался  забрать  в
узилище.
     Молчан,  проведав  обо всех событиях, злобно крякнул, плотнее закутался
в продранный тулупчик, сказал мужикам:
     - Теперь  дождались!  Говорил  вам,  дуроломам,  уходить  надобно! Нет,
милости,  мол,  дождемся.  Теперь  как  же  - дождетесь! Не нынче-завтра нас
имать зачнут, всех в узилище погонят, все вспомнят...