ШТАНДАРТ ЧЕТЫРЕХ МОРЕЙ


                                               Мой кров - стал небо голубое,
                                               Корабль - стал родина моя...

                                                                   Лермонтов


                                                  Царю из-за тына не видать.

                                                                   Пословица


                                            Быть делу так, как пометил дьяк.

                                                                   Поговорка


ГЛАВА ПЕРВАЯ


1. С ДОНЕСЕНИЕМ В МОСКВУ

     В  избе  Резена  Сильвестр  Петрович  велел подать себе чернила, перо и
бумагу  и сел за стол - писать письмо царю, но едва вывел царский титул, как
пришел  инженер  и сказал, что есть новая, добрая весть. За Резеном виднелся
тот  самый  востроносенький  сержант прапорщика Ходыченкова, который недавно
просил  у капитан-командора медную пушечку для солдат, стоящих на порубежной
заставе.
     - Что за добрая весть? - измученным голосом спросил Иевлев.
     Сержант  ступил вперед, рассказал, что шведский рейтарский отряд давеча
напал  на  Кондушскую  порубежную  заставу,  дабы  прорваться  на Олонец. Но
прапорщик  Ходыченков  к  сему  воровству был готов, спал все нынешнее время
вполглаза,  народ  на  заставе - не прост, шведов порубили крепко. Из тысячи
человек  живыми  ушли  не  более  трехсот,  остальные похоронены близ валуна
именем  Колдун. Хоронили два дни, оружия получили много: и фузеи, и шпаги, и
пушки.
     - И  твою,  господин  капитан-командор,  в  целости доставил обратно! -
заключил сержант.
     Иевлев  поздравил  сержанта  с  викторией  и, велев его поить и кормить
сытно,  опять  принялся  за  письмо. Вначале он думал в подробностях описать
всю  картину боя, но вдруг почувствовал такую слабость, что едва не свалился
с  лавки:  в  ушах  вдруг  тонко запели флейточки, перед глазами с несносным
зудением промчались сонмы мух, перо выпало из пальцев...
     - Попить бы! - попросил Иевлев.
     Егорша  подал в кружке воды, Сильвестр Петрович пригубил, закрыл глаза,
строго-настрого приказал себе: "Пиши немедля. Дальше хуже будет!"
     И  коротко,  без единого лишнего слова, написал царю, что шведы разбиты
наголову,  корабли  взяты  в плен, Архангельску более опасность не угрожает.
Во всем письме было семь строк.
     - Мне и ехать? - спросил Егорша.
     - Тебе,  дружок,  -  утирая потное лицо и морщась от мучительной боли в
раненой  ноге,  ответил Иевлев. - Пойдем к Марье Никитишне, она и денег даст
-  путь  не  близкий.  Коли  коня  загонишь  - покупай другого, мчись духом.
Возьми  со  двора  на  цитадели  чиненое  шведское ядро - привезешь государю
сувенир...
     Он  еще  отпил  воды,  собираясь  с мыслями, тревожась, чтобы не забыть
главное. Егорша ждал молча.
     - Еще  вот: по пути в Холмогорах перво-наперво посети ты преосвященного
Афанасия.  Старик  немощен,  небось  в  ожидании истомился. Ему все расскажи
доподлинно,  пусть  порадуется. Пожалуй, и к воеводе наведайся. В сии добрые
часы о позоре давешнем поминать не след. Миновало - и бог с ним!
     - Что он за позор? - спросил Егорша.
     Иевлев строго на него взглянул, не ответил.
     - Как князь-то испужался? - вспомнил Пустовойтов. - Об сем, что ли?
     - Не  твоего разума дело! - отрезал Иевлев. - После владыки поспешишь к
воеводе  князю  Алексею  Петровичу.  Его  обходить  невместно  нам.  Со всем
почтением   боярина  Прозоровского  с  великой  викторией  поздравишь.  Коли
пожелает, пусть и он государю отпишет - по чину. Да ты слушаешь ли?
     - Слушаю! - угрюмо ответил Егорша.
     Он  взял  запечатанное  воском  письмо,  завернул  в  платок. Сильвестр
Петрович покачал головой:
     - А и грязен ты, Егор. И грязен, и изорвался весь...
     - То  копоть  пороховая! - обиженным голосом молвил Егорша. - А кафтана
другого нет, что на мне одет - самый наилучший...
     - Мое-то  все  погорело!  - сказал Иевлев и велел Резену дать Егорше во
что  переодеться.  Инженер вынул из сундука красивый кафтан, короткие штаны,
добротный плащ.
     Егорша  вышел  из  резеновскон  избы,  оглядел  плащ,  забежал  к Марии
Никитишне  за  деньгами, зашагал к причалу. Молоденький матрос положил ему в
карбас   чиненое  шведское  ядро.  Карбас  отвалил  от  крепости.  У  Егорши
толчками,  сильно  билось  сердце, ему было жарко, хотелось рассказать всем,
что  нынче  же  едет  на  Москву к самому государю Петру Алексеевичу - везет
донесение о виктории над шведами. Но говорить не следовало...
     Архангельск  встретил  Егоршу  веселым перезвоном колоколов, - колокола
на  звонницах остались маленькие, звонили тоненько, от этого звона на сердце
стало  совсем  хорошо.  Всюду  -  в  улицах  и  переулках,  на Воскресенской
пристани,  возле  Гостиного  двора  -  сновали  посадские,  еще  с ножами, с
пищалями,  с  мушкетами  -  шли  отдыхать. По Двине на веслах один за другим
двигались  карбасы  и  лодьи  тех  промышленников,  что  сидели  в  засадах,
назначенных  покойным  Крыковым.  Охотников  встречали  женки с пирогами, со
штофами,   целовались  с  мужьями,  кланялись  им.  А  возле  пушек  галдели
беловолосые  мальчишки,  похлопывали  по  стволам,  пытались поднять тяжелые
банники, пугали:
     - Как пальну!
     Коня  Егорша  взял из конюшни Семиградной избы, сел в седло, приторочил
к   нему   ядро,  подскакал  к  рогатке.  Караульщики,  узнав  Пустовойтова,
спросили,   по  какой  надобности  отъезжает  из  города.  Здесь  Егорша  не