Сильвестр  Петрович,  и  нагруженный  своей  добычей,  черный  и  закоптелый
выскочил  на  крыльцо,  где  кто-то  из монахов поймал его и дал ему хорошую
затрещину.  Из  рук монаха Ванятку выхватила Марья Никитишна и, плача, стала
его  целовать  и  причитать  над  ним. А иевлевские дочки и другие ребятишки
спрашивали его - как там было, очень ли страшно или ничего.
     - Да  ну!  -  сказал  Ванятка,  выкручиваясь  из рук Марьи Никитишны. -
Ничего  там  и  нет  такого...  Дымно и паленым воняет, а так взойти и выйти
даже вам можно, ничего...
     В  это время еще одно шведское ядро, с воем прорезав воздух, грохнулось
поблизости  о  камни  и  завертелось на булыжниках. Марья Никитишна схватила
девочек  и,  толкая  перед собою Ванятку, погнала их всех в погреб. Иринка и
Верунька  бежали,  роняя  лоскутки,  за  ними  бежали в погреб другие дети и
никак  не могли понять, почему жена капитан-командора все плачет, и смеется,
и опять плачет...
     В  погребе Марья Никитишна развернула книги, которые вытащил Ванятка из
горницы   Сильвестра  Петровича,  и  про  себя,  шепотом  прочитала:  "Исаак
Ньютон"...
     Книга  выпала  из  ее  рук, по щекам полились обильные слезы, она вдруг
прижала  голову  Ванятки  к  своей  груди  и,  задыхаясь  от слез, непонятно
заговорила:
     - Исаак  Ньютон,  господи!  А мертвых сколько! И батюшку вашего ранило,
девочки,  и  что  еще  будет,  и  Иван Савватеевич... Ох, деточка мой милый,
голубчик мой родненький...


2. МЕРТВЕЦЫ

     "Корона"  пылала - русские брандеры сделали свое дело. И ярл Юленшерна,
стоя  на  юте, отдал приказ горнистам играть отход. Горнисты подняли горны к
небу,  но  в  вое  и в свисте пламени никто не слышал сигнала, да и людей на
флагманском корабле осталось совсем немного.
     Ветер  переменился,  красные  дымные  языки  огня  уже  лизали  бушприт
фрегата,  который  врезался  в "Корону". Там команда еще пыталась бороться с
пламенем,  но  это  делали только немногие смельчаки. Большая часть матросов
на  шлюпках  уходила  к  яхтам  и  к тому фрегату, который под огнем русских
батарей  пытался  развернуться  в  Двине,  чтобы,  подняв  паруса,  выйти из
сражения.
     К  шаутбенахту  на  ют  поднялся  лейтенант  Пломгрэн. Еще два каких-то
офицера,   которых   не   знал  Юленшерна,  вместе  с  Пломгрэном  принялись
уговаривать  его  оставить флагманский корабль. Шаутбенахт молчал: он слушал
гром  русских  батарей,  смотрел,  как  гибнет  и позорно бежит его эскадра,
думал  о  том, что все кончено и спасения больше нет. Ему следовало умереть,
он  знал  это,  и  делал  все,  чтобы  погибнуть,  но  судьба наказывала его
страшнее,  чем  смертью.  Он  должен  был, прежде чем умереть, пережить весь
позор  бесчестья.  Он  должен был увидеть, как бегут его люди, он должен был
услышать проклятия матросов, которые раньше трепетали одного его взгляда.
     - Ну что ж, - негромко сказал он, - спустите вельбот...
     Но  вельбот  уже  нельзя  было спустить, и шаутбенахт Юленшерна оставил
свою  "Корону"  на  маленькой  шлюпке,  бежал  с  горящего  корабля, покинул
флагманское  судно  и более на него ни разу не оглянулся, - ему страшно было
смотреть,  видеть,  думать.  Он  сидел  в шлюпке ссутулившись, закрыв желтое
лицо  желтыми  ладонями,  -  маленький  старичок в медном шлеме с петушиными
перьями.
     - Навались! - командовал Пломгрэн гребцам. - Шире греби! Навались!
     Трупы,  обломки  мачт,  рей,  какие-то бочки, ящики задерживали шлюпку.
Русские ядра со свистом и шипением падали в Двину, взрывая столбы воды.
     - Гере  шаутбенахт,  снимите  шлем!  -  попросил  Пломгрэн. - Они видят
адмирала...
     - К черту! - сказал Юленшерна.
     По  шторм-трапу  он  поднялся на тот фрегат, который разворачивался под
огнем  русских  батарей,  на  фрегат  трусов.  Здесь  многие были пьяны и не
узнавали  своего  шаутбенахта или делали вид, что не узнают. Здесь уже никто
не  помогал  раненым,  и они ползали по шканцам, умоляя пристрелить их. А на
юте  лежал  командир  фрегата с размозженной головой. В руке его была зажата
бутылка бренди.
     Лейтенант  Пломгрэн  попытался навести порядок, но его никто не слушал,
а  когда  он  замахнулся  ножом  - его убили. Это был конченый фрегат, и ярл
Юленшерна  остался  на  нем  только  для  того, чтобы умереть. Визжащие ядра
русских,  шипя, раздирали паруса, ломали мачты, реи, борта, осыпали картечью
матросов,  которые бросались в воду, чтоб спастись вплавь. Ядра падали рядом
с  шаутбенахтом,  возле его ног рушилась палуба, у самого его лица пролетали
осколки  дерева,  кованный  железом  блок  со свистом промчался у самого его
виска,  -  а он все был жив. Желтый, с потухшим взглядом, с опущенной шпагой
в  руке,  шаутбенахт  флота  его  величества  мог  теперь  только  безмолвно
смотреть на разрушения, происходящие на фрегате.
     Он пошел по шканцам, ища смерти.
     Мертвецы,   плавающие   в  лужах  крови,  мертвецы  сидящие,  мертвецы,
застывшие  у  пушек, мертвецы с остекляневшими глазами преграждали ему путь.
Он  наступал  башмаками  на  мертвые  тела,  и  звездчатки его шпор вырывали
лоскутья  из  одежд  мертвецов.  "Продажный  сброд!  - со злобным презрением
думал он. - Проклятые грязные наемники!"
     Матрос,  которого  он  не  знал, сказал ему дерзость, он оглянулся, ища
палача  Сванте  Багге,  и вспомнил, что тело профоса, наверное, уже догорает
на  "Короне".  Тогда, чтобы скорее умереть, Юленшерна ударил матроса по лицу
шпагой  плашмя.  Тот  завизжал от боли, бросился на него с ножом. Шаутбенахт
сделал  короткий  выпад,  как  в  дни  своей  далекой  молодости, и с трудом
вытащил шпагу из груди наемника, не прикрытой панцырем.
     Вытирая  шпагу,  он  увидел, как борт о борт с фрегатом прошла яхта. Им
удалось  спастись  -  они  уходили  в  море. Но через несколько мгновений он
заметил,  что  из-за кустов лозняка, густо разросшихся на берегу Двины, одна
за  другой  выходят  лодки  русских.  На  лодках  были  матросы с баграми, с
лестницами,  с  короткими  копьями.  Они  шли наперерез яхте, чтобы взять ее
абордажным боем.
     Юленшерна  отвернулся.  И  тотчас же упал на скользкую от крови палубу,
оглушенный,  навзничь.  А  русское  ядро,  которое  поразило  его, еще долго
крутилось  и  шипело  рядом,  толкая  мертвых  и  раненых, - последнее ядро,
которое русские выпустили по замолкнувшему фрегату.


3. ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!