вся  эта  глупая история? Неужели повесят? Ежели у них попался - будет худо!
После   Нарвы   они   стали   сердитыми,  московиты,  и  не  слишком  жалуют
иноземцев...
     - Действительно,  пахнет  дымом! - сказал венецианец. - У меня слезятся
глаза...
     Риплей  пыхтел  трубкой.  Ему  хотелось  пива. Если бы он сейчас был на
валу,  несомненно,  русский  слуга  подавал  бы  ему  пиво. Он бы пил пиво и
командовал  стрельбой.  А  потом  царь  Петр  поцеловал  бы его и произвел в
главные  пушечные мастера. Главный пушечный мастер - это гораздо больше, чем
генерал.  Генералы выучиваются своему делу, а пушечные мастера - родятся. Он
бы  построил  себе дом в Москве, посадил бы цветы, выкопал бы пруд и выписал
свою  Дженни.  Как  бы  она  удивилась,  увидев  такое  великолепие. А через
несколько  лет  обессилевшую  в войне со шведами Россию завоевала бы Англия.
Рано  или  поздно,  Англия  все завоюет, и глупых шведов тоже. Так говорят в
Лондоне...
     - Слушайте, мы горим! - сказал Лофтус.
     Риплей сердито сплюнул. Он не любил, когда ему мешали мечтать.
     - Мы горим! - громче сказал Лофтус.
     Венецианец  вскочил  со  своего места. Звенбрег, прижимая руки к груди,
метался по избе, вскрикивал:
     - Эти варвары хотят сжечь нас живьем! Да, да!..
     Дыму   было   уже   столько,  что  пламя  свечи  едва  мерцало.  Риплей
забарабанил  сапогом  в  дверь,  караульный  не  откликнулся. Тогда Лебаниус
схватил  скамью  и,  размахнувшись, стал бить ею в рассохшиеся доски с такой
силой, что одна из них сразу отскочила...
     - Эй! Зольдат! - крикнул в дыру венецианец.
     Караульщик,  обычно  стоявший в сенях, не отзывался. Едкий дым все полз
и полз, и теперь слышен был даже треск близкого пламени.
     - Зольдат! - крикнул венецианец, надрываясь.
     Риплей  выхватил  из  рук  Лебаниуса скамью и, кашляя от копоти и дыма,
ударил  еще несколько раз. Отскочила вторая доска, потом третья. В углу, где
стоял  колченогий стол, уже горела пакля, желтые язычки пламени бегали между
бревнами.
     Задыхаясь,  Риплей  все бил и бил скамьей, пока не вылетели все дверные
доски.  Но  для  того,  чтобы  спастись,  надо было сломать еще одну дверь -
наружную,  с  решеткой,  обитую  железом.  Они  опять стали бить скамьей, но
дверь  не  поддавалась,  а  изба  уже горела жарким огнем. Одежда на Лофтусе
начала  тлеть, венецианец потерял сознание, свалился на пол под ноги другим.
Еще  немного,  и  они  бы  сгорели все, но кто-то стал ломать дверь снаружи.
Лофтус,  визжа от боли - языки пламени уже хлестали его по спине, - встал на
четвереньки.  Риплей  тоже  начал  опускаться  на  пол,  когда дверь наконец
распахнулась  и  какие-то  женщины  выволокли  иноземцев на крепостной двор.
Здесь,  неподалеку  от  избы, лежал насмерть сраженный ядром караульщик, его
разбитая  алебарда валялась рядом. Женщины, жалея обожженных, принесли воды,
позвали  какого-то  капрала;  капрал  побежал под свистящими ядрами - искать
Иевлева.  Сильвестра  Петровича  он не смог найти, но нашел инженера Резена,
который,  ничего  толком  не поняв из сбивчивых объяснений капрала, все-таки
пришел  с  ним,  чтобы  разобраться  в происшествии. Венецианец Лебаниус уже
умер  -  задохнулся  от  дыма, Лофтус тоже был очень плох, судорожно зевал и
стонал;  один  англичанин  Риплей,  бодро  улыбнувшись, сказал, что хотел бы
выпить  немного  русской  водки,  и тогда все будет хорошо. Инженер приказал
принести  водки, но его тут же позвали, и он побежал на валы к своим пушкам.
Риплей выпил водки, сказал молодой крепенькой поморке:
     - Русский женка - доприй женка!
     Поморка  засмеялась,  показывая  мелкие  ровные  зубки. Риплей подумал:
"Дженни  можно  не  выписыватъ,  Дженни костлявая, можно жениться на русской
женщине!" И еще выпил водки.
     Лофтус   застонал,   Риплей   ткнул   его   кулаком   под  бок,  сказал
по-английски,  с  веселой,  открытой  улыбкой,  чтобы русские женщины ничего
дурного не подумали:
     - Вы,  черт  вас  подери,  возьмите  себя в руки. Наша жизнь зависит от
нас...
     Звенбрег  тоже открыл глаза, стал слушать. Расплываясь в улыбке, Риплей
продолжал:
     - Впоследствии  мы  скажем,  что  они  сожгли венецианца и хотели сжечь
нас,  но  сейчас наше место на валу, где палят пушки. Понимаете? Обожженные,
несправедливо  оскорбленные,  мы,  как  герои,  будем  стрелять  по  шведам.
Соберитесь с силами и идите за мной!
     Лофтус застонал, спросил:
     - Стрелять в шведов?
     - Когда  дело идет о жизни и смерти, такие, как вы, готовы выстрелить в
родного  отца!  - с той же открытой улыбкой сказал Риплей. - Поднимайтесь, а
то мы опоздаем!
     Он  первым поднялся на крепостной вал и опытным глазом старого наемника
сразу  оценил  положение  шведов: они проиграли битву, хотя еще и продолжали
сражаться.  На  флагманском  судне  действовало  всего  несколько  пушек, но
команда  с  него уходила - корабль горел. На фрегате палили пушки батарейной
палубы.
     На  втором  фрегате  палили все пушки, но куда он годился, этот фрегат,
если  две яхты и третий фрегат уже готовились к тому, чтобы покинуть Двину и
уйти,   воспользовавшись  благоприятным  ветром?  Последние  три  судна  еще
отстреливались,  но  только  для того, чтобы иметь возможность уйти. Им тоже
приходилось  туго:  ядра батареи с Маркова острова настигали их. Кроме того,
Сильвестр  Петрович  приказал пушкарям спуститься с пушками ниже вдоль Двины
и  ударить  по  убегающему  фрегату  так,  чтобы  он  потерял  управление  и
остановил яхты...
     Здесь,  на  валу,  у  русских  тоже  было  немало  потерь,  однако  тут
властвовал  порядок,  и по лицам простых пушкарей было видно: они выигрывают
сражение  и  знают,  что  победят. Порядок был во всем: и в том, как споро и
быстро  подавались  наверх  ядра,  и  в  том, как носили порох, и в том, как
слушались  Резена,  Федосея Кузнеца и других начальных людей. И лица русских
выражали  суровое  спокойствие,  так  свойственное  этому  народу  в  минуты
большого труда.
     Риплей  прошелся  по  главному  выносному  валу,  сунул  в  рот трубку,
засучил  рукава  обгорелого кафтана и сам, сильными, белыми, поросшими рыжим
пухом  руками, крякнув, развернул пушку "Волк", которую еще недавно чинил на
Пушечном  дворе.  Пушка  была исправная, и как только Риплей ее развернул, к
нему подбежал русский парень - подручный убитого пушкаря.
     - Ох,   и   добрая  пушка,  -  ласковым,  юным  еще  голосом  заговорил
подручный,  -  ох,  и  палит!  Только  пушкаря нашего - Филиппа Филимоныча -