- Нету еще.
     - Думный дворянин воротился?
     - В городе он, князюшко...
     Воевода  опять  заробел  - без своих подручных он всего боялся. Да еще,
как  назло,  закололо  в  подкрылья  - начал разбирать утин, старая болезнь.
Князь  разохался  и  стонал  до  тех  пор, пока не принесли дьяки естафет от
думного  дворянина.  Тот  писал,  что  Архангельск  готов к встрече воеводы,
порядок  наведен,  караульщики  везде  расставлены,  с часу на час отопрут и
съезжую,  которую вор Иевлев на замок запер. Покуда никак не отыскать палача
Поздюнина, от страху нивесть куда запропастился - ни слуху, ни духу...
     - Ишь, трус экой! - посетовал воевода. - Наказать надобно...
     Он  выпил  водки,  захрупал  соленым огурцом. Доброе расположение вновь
возвращалось к воеводе. Сидел, широко расставив ноги, говорил со вздохами:
     - Без  острога, без узилища, без тюрьмы крепкой городу не держаться. То
всем ведомо: какое воеводство без палача...
     Дьяки соглашались:
     - Оно так!
     - От века поставлено...
     - Иначе никак...
     Во  дворе  с  гиканьем  готовили  воеводе  поезд - возвращаться в город
править,  судить,  наводить  истинный порядок. Закладывали карету, возки для
приживалок и приживалов, телеги для челяди...
     В дверь просунулся дьяк Молокоедов, сказал с прискорбием:
     - Владыко  преосвященный  Афанасий  совсем  плохи, князь-воевода. Будто
исповедоваться  собрали  их  и причащать святых тайн, да они не допустили, -
рано, говорят. Может, побывать тебе к ним?
     - Недосуг,  недосуг!  -  отмахнулся  воевода.  -  Да  и не для чего! Не
больно дружны были...
     Молокоедов смутился, еще покашлял:
     - А все ж...
     - Иди! - крикнул князь. - Без него управлюсь! Недосуг - и все тут!
     Но  тотчас  же  сробел, передумал, велел подавать себе шубу и горлатную
шапку,  посох  и  карету. До подворья Афанасия было не более ста саженей, но
воеводе  не  следовало  ходить пешком, и он проехал это расстояние в карете.
По ступеням его вели под руки Гусев и Абросимов.
     Келейник,  увидев  воеводу,  со  всех  ног  бросился  в  опочивальню  к
Афанасию. Тот в ответ вдруг слабо усмехнулся, сказал с досадою:
     - Ишь  ты!  Помирать меня учить приехал. Наука нехитрая, сам помру. Все
учат - учителя! Гони в шею...


5. ВОЕВОДА СНОВА В АРХАНГЕЛЬСКЕ

     К вечеру поезд воеводы въехал в Архангельск.
     Завидев   карету   князя  и  его  конную  стражу,  завидев  форейторов,
гайдуков,    ездовых,    гарцующих    конников,    посадские   посмеивались,
переговаривались,  мальчишки, не боясь нагаек, свистели в пальцы, улюлюкали.
Княгиня,  сидя  рядом  с  воеводою,  совсем  закисла от страха, старые девки
княжны, кривляясь по заграничному манеру, произносили непонятные слова:
     - Ах, ах, каковы мужичье, так-то встречают своего дигнитара...
     - Ах, ах, никакого политесу!
     - Майн либер фатер, не ждите от сих артизанов - фемиды...
     Князь  молчал,  сопел,  смотрел  на  солдат с работными людьми, которые
снимали  надолбы  и  рогатки  с берегов Двины, на пушкарей, которые на рысях
увозили  с  боевых  мест  пушки,  короткие мортиры, кулеврины, наваливали на
подводы  плетенки  с  ядрами,  со  звоном швыряли ломы, банники, прибойники,
пыжевники...
     Город   более  не  готовился  к  бою  с  врагом,  город  перестал  быть
крепостью.  У  раскрытых настежь рогаток караульщики ели свою кашу, дозорные
на  конях  более  не  стояли  у въезда. Весело перезванивались оставшиеся на
звонницах  и  на церковных колокольнях малые колокола; на улицы, на торговую
площадь,  на  берега  Двины высыпали мастеровые, ремесленники, корабельщики,
рыбаки,  дрягили, перекупщики. Народ смеялся, то там, то здесь люди запевали
песню,  женки  на  углах  торговали  печеной  рыбой, голосисто выхваляя свой
товар,  тетки-калачницы  продавали  сдобные  калачи.  Матросы  не  строем, а
порознь,  прогуливались  по  улицам  в  своих ярковасильковых безрукавках, в
шапках,  насаженных на одно ухо, - это были матросы, уже понюхавшие пороху в
сражении  на  цитадели, уже ступившие на палубы плененных кораблей. Скоморох
с  медведем  веселил толпу возле Гостиного двора, похаживал, стуча каблуками
по дощатому настилу, где только что стояла длинноствольная пушка.
     Внезапно карета остановилась.
     Гайдуки  с  плетьми  стали  напирать  на народ, но толпа сгрудилась так
тесно  и такой руганью встретила воеводских холопей, что те сразу же сробели
и подались назад.
     - Чего там? - спросил князь.
     - Скоморох  с  медведем,  -  ответила  княгиня Авдотья. - Ах, ах, сколь
презабавен...
     - Посунься, коровища! - приказал воевода.
     Княгиня  вдруг  обмерла,  замахала  руками,  княжны стали из флакончика
нюхать   иноземную   соль,   недоросль   засмеялся,   широко   разинув  рот.
Князь-воевода  поначалу  не  понял,  потом  побагровел от страшной обиды: на
медведе  торчком  торчала  горлатная  шапка,  сделанная  из  корья, - такую,
только  из  меха, один воевода имел право носить во всем Придвинском крае. А
скоморох  между  тем веселил подлых людей, словно и не замечая поезда князя,
который   остановился   перед  самым  помостом,  где  теперь  звенел  своими
колокольцами ученый медведь.
     - Продергивай! - захрипел князь гайдуку.
     Гайдук  замахнулся  плетью,  но тотчас же возле него просвистел камень,
народ заулюлюкал, еще камень ударил в карету. А скоморох кричал:
     - Ну, Михаил Иванович, покажи, как воевода от шведа бежит...
     Медведь,  держась за живот, рычал, пятился, тряс башкой, показывал, что
боится, хватая лапищей своего поводыря, волок за собою - убегать...
     - А  теперь,  Миша, покажи сего воеводу, как он посулы берет! - сипатым
голосом кричал скоморох. - Покажи, Мишенька...
     Медведь, рыча, пошел вперед...
     Князь зашелся совсем от бешенства, заорал в окно кареты:
     - Плетьми его! За караул, живо...
     И  озверел еще более: свитские тоже смеялись, гоготали, издали глядя на
скомороха  и  на  его  медведя  в  горлатной  шапке, но увидев перекошенное,
багровое  от бешенства лицо князя, гайдуки мигом перестали смеяться, пустили