Кузнец  говорил,  что  извергов  надобно  поучить,  чтобы не ходили своих же
мужиков имать.
     К  утренней  заре  в яму сволокли все оружие, отбитое у шведов. Кузнец,
ругаясь  под  нос,  осмотрел  ружья, мушкеты, показал незнающим, как надобно
заряжать,  как  целиться,  как  палить.  Утром  дозорный увидел на Двине два
струга  с  солдатами. Воинских людей было много, на солнце поблескивал ствол
пушки. Струги шли к Маркову острову.
     - Вот она и милость! - сказал Молчан. - Дождались!
     И велел с острова уходить без боя.
     Мужики  подчинились,  стали  переправляться  к  деревеньке.  Струги шли
медленно,  их  сносило  течение,  солдаты  гребли  неумело,  не по-здешнему.
Последним  на  острове оставался Федосей Кузнец. Горьким взглядом оглядел он
стены  Новодвинской цитадели, с которых палили его пушки, посмотрел на корму
шведского  флагманского  корабля,  которая  все  еще  возвышалась над водой,
взглянул  туда,  где  ставил ворот и цепь для бережения от шведа, и, держа в
руках  мушкет, стал опять вглядываться в головной струг. Глаза его щурились,
он  долго  искал взглядом и наконец увидел думного дьяка Ларионова, который,
поставив  ногу в щегольском сапоге на низкую закраину струга, что-то говорил
долговязому и худому полковнику-немцу.
     - Вишь,   показывает!   -   шепотом   сказал  Кузнец  лопоухому  щенку,
оставшемуся  вместе  с  ним на острове. - Вишь, чего делает. Свой, крещеный,
думный дворянин...
     Не  торопясь он сжал мушкет ладонями и стал медленно поднимать ствол от
блескучей,  бегущей воды, все выше, к стругу и еще выше - по кафтану думного
Ларионова.  Думный  дворянин  был одет нынче так же, как в ту ночь, когда он
командовал  палачом  и  бобылями  на  съезжей,  - тот же серо-горячего цвета
камзол  и  расстегнутый  рудо-желтый немецкий кафтан. По камзолу были нашиты
пуговки  -  серебряные и золотые вперемежку. По этим пуговкам и повел Кузнец
мушкет  вплоть  до  мгновения  выстрела.  Лопоухий  щенок  от  неожиданности
вякнул,  думный  дворянин взмахнул руками и упал навзничь в струг - мертвым.
Там   засуетились,   струг   накренился,  солдаты  загалдели,  заряжая  свои
мушкетоны.  Федосей  же  не стал ждать и быстрым шагом пошел к переправе. За
ним, испуганно помаргивая, побежал пес.
     - Ты палил? - спросил Молчан, когда Кузнец догнал своих.
     - Я.
     - А что тебе было велено? Палить?
     Кузнец  ничего не ответил. Молчан хотел было заругаться, но вгляделся в
Федосея, подумал и произнес мирно:
     - Видать,  и тебя припекло. Вон оно как случается-то. Ну-к, что ж, ныне
с тобой мочно и в леса идти али подалее - зипуна добывать.
     В  этот  же  день  мужики,  предводительствуемые  Молчаном,  скрылись в
дремучем  придвинском  бору.  С  собою  на  подводе  увозили  они совсем еще
слабого кормщика Рябова.


3. РЕМЕЗОВ

     На  съезжей  полуполковник  Ремезов позвал караульщиков, остался с ними
один  на  один,  долго на них смотрел, наливаясь гневом, потом засучил рукав
и, покрутив в воздухе огромным красным волосатым кулаком, зычно крикнул:
     - Видали? Ежели хоть един волос с его головы...
     Караульщики закланялись, стали божиться, колотить себя в грудь.
     - Сей  капитан-командор  -  государев  преступник!  -  опять  заговорил
Ремезов. - Коли с ним что приключится - от вас и пеплу не сыщут...
     Караульщики опять закланялись.
     Ремезов   прогнал   караульщиков   вон,  задумался,  потом  по  гнилым,
осклизлым  ступеням  спустился  вниз,  в  темную камору, где на соломе лежал
Сильвестр Петрович.
     - Денег не надобно ли? - суровым голосом спросил полуполковник.
     - Не надо! - ответил Иевлев.
     Ремезов сел на лавку, попросил:
     - Расскажи,  капитан-командор,  все  как есть. Я тут не останусь, тайно
поскачу к Москве, мне правду надобно знать...
     Сильвестр  Петрович  рассказал  все  в  подробностях.  Ремезов выслушал
внимательно.
     - Коли  что,  капитан-командор,  крепись.  Сказанного назад не вернешь.
Ослабеешь - напишут на тебя сказку, где тогда правду сыскать?
     Иевлев молчал.
     - Еще беда - кормщик твой потонул! - сказал Ремезов. - Что молчишь?
     - Того  молчу,  - тихо, спокойным голосом ответил Сильвестр Петрович, -
того,  господин  полуполковник,  молчу,  что  думаю:  шведа разбили, корабли
российскому   корабельному   флоту  числом  тринадцать  сохранили,  народ  в
Архангельске  не  побит,  сироты,  да  женки,  да старухи за нас бога молят.
Значит,  беды  и  нет.  Апраксину на Москве первое поведай: корабли целы, да
еще шведские в полон взяты, пусть сочтет - с прибытком воевали...
     Дородный полуполковник невесело усмехнулся:
     - Да  ты, как я погляжу, чудак, господин капитан-командор. Ну, бог тебе
судья...
     Он поднялся, в темноте нащупал руку Иевлева, ласково пожал:
     - Прощай!   Супругу  твою  навещу,  дочек  тоже.  На  Москве  семейство
Хилковых ты назвал?
     - Хилковых. Измайлова тож...
     Ремезов  вышел  из  съезжей,  на ходу пугнул караульщиков вытаращенными
глазами, огляделся по сторонам, сел в седло...
     На улице, придерживая коня, Ремезов спросил у проходящей молодайки:
     - Добрая, куда на Холмогоры дорога?
     Молодайка  показала,  полуполковник  ударил  жеребца плетью, поскакал к
архиепископу  Важескому  и  Холмогорскому - за советом, как просил Сильвестр
Петрович.
     Владыко  принял  Ремезова  в  опочивальне  -  хворал  тяжко, - ничего о
происшествии с Иевлевым не знал. Не слушая Ремезова, радостно заговорил:
     - Разбили,  разбили  проклятого  шведа,  в первый раз наголову разбили,
вот радость, вот чудесно-то...
     Глаза  у  Афанасия в сумерках опочивальни светились, как у молодого, он
все  радовался,  со  слов Егорши рассказывал Ремезову так, словно сам видел,
как  головной  корабль  был  посажен  на  мель,  как  разом заговорили пушки
крепости  и  Маркова  острова,  как  шведы  попались на острове в плен и как
русские  флаги  были  подняты  на плененных шведских кораблях. Полуполковник
слушал, молча кивал.
     - Да ты что невесел? - спросил владыко.