- Я  приехал  не  на год, не на два, - ответил Боцис. - Я приехал, ваше
миропомазанное величество, на вечное служение. Послужу - видно будет...
     И,  поклонившись,  он  ушел со своим переводчиком, а Петр запер за ними
дверь  на  засов,  сел  на  лавку,  обернулся  к  Ромодановскому.  Тот сидел
неподвижно,  словно  колода,  обсасывал  ус,  утирал  пот  шелковым, вышитым
листьями и виноградными лозами платком.
     - Ты  что  там,  пес,  натворил?  - спросил Петр. - Ты для чего ероев в
острожную ямину закопал?
     Князь-кесарь  выдул  ус  изо  рта,  с  трудом  повернул голову без шеи,
ответил ровным высоким голосом:
     - Для  чего?  А для того, Петр Лексеич, что сии ерои и не ерои вовсе, а
злые  тебе  враги.  Которые  и по сей день пытаемы - воры с Азова, - они тем
ворам  стрелецким  первые  други.  Ерои!  Капитан  Крыков  был архангельским
стрельцам  головой,  они  поносные  листы  читали,  скаредные слова про твою
государеву персону говорили, они...
     - Так то Крыков некий! - крикнул Петр. - А Иевлева пошто приплел?
     - А  ты  погоди,  батюшка,  не  кричи! - своим уверенным, тихим голосом
перебил  царя  князь-кесарь.  -  Кричать  не дело делать, да и пуганый я, не
испужаюсь.  Как  в  прежние  годы  из-за  моря  приехал,  кто  был виноват в
стрелецком  бунте?  Не  я ли? Я и повинился, сказал: руби мне голову царской
рукой, бери топор-мамуру, виновен, государь. Ты меня в уста облобызал...
     Ромодановский  пальцем  снял  слезу  с  глаза, помолчал. Молчал и Петр,
косо поглядывая на князя-кесаря.
     - Стрельцы  вновь  головы  свои  змеиные  подымают, вновь шипят, жалами
нацеливаются.  Для  чего, государь? Чтобы, тебя живота лишив, Русь повернуть
на  обратную  дорогу. Ну, московский бунт давно был, крепко за него, людишек
побили,  а Азов? Азов-то не кончен! От Азова ниточки - тоненькие, а есть, по
всей  по  матушке Руси побежали. И еще заговор стрелецкий открылся под рукою
у  верного  твоего  слуги  -  у князя Алексея Петровича Прозоровского. Город
богатый,  народишку  пришлого  много, свейские воинские люди пришли, под сие
дело  крутую кашу заварить можно, а как взопреет та каша - поздно станет. До
Москвы докатится. Так говорю, Петр Лексеевич?
     Петр  молчал,  стараясь  раскурить  свою  трубку. Табак был сырой, трут
плохо тлел.
     - Дело   темное,   горькое,   страшное,  государь!  -  опять  заговорил
Ромодановский.  -  И мне, мнишь, в радость тебя сими вестями печаловать? Мне
бы  тихо  доживать,  да  чтобы  для  тебя радость за радостью нашивать, а не
огорчать  сими  горькими  вестями.  Я,  государь,  не шутя со всем вниманием
прибывшего  от  Архангельска  доблестного  твоего  слугу поручика Мехоношина
выслушал,  я  не  раз и не два с ним беседовал, во все подробности взошел, я
листы   прочитал  некоторые  и  стороною  про  воеводу  князя  Прозоровского
выведал.  Верен он тебе, как и на Азове был верен, как и покойный Лефорт был
тебе  верен.  И  по-хорошему  сделал,  что  сих  злоумышленников  в  узилище
заключил...
     Трубка   наконец   раскурилась,   Петр  весь  окутался  дымом,  молчал.
Ромодановский  все  говорил  своим  высоким, ровным голосом, рассказывал про
заговор  в Архангельске, про восставших на острове мужиков, про то, как убит
был  верный  царев слуга - думный дворянин Ларионов, про то, как ушли мужики
добывать  зипуна  в  дальние  леса,  как  тех мужиков поставил к делу в свое
время  Сильвестрка  Иевлев - вор и государственный преступник. Было будто бы
слышно,  что  те лесные приходимцы, бесчинствуя на дорогах, убили государева
офицера господина Ремезова, что...
     - Про  Ремезова врешь! - перебил Петр. - Ремезова не они убили, а князя
Черкасского племянничек, коего ты изловить никак не можешь...
     - Они!  -  упрямо  повторил  Ромодановский. - Они и к Москве придут, от
них  всего  жди.  Они  верных  тебе людей - бояр, да князьев, да воевод всех
изведут...
     - Уж  бояре  да  князья - чего вернее! - крикнул Петр. - Одни Хованские
да Милославские чего стоят. Я-то помню...
     Князь-кесарь смолчал, вздохнул.
     - Не  поверил  бы про Иевлева, когда бы не Прозоровский! - молвил Петр.
-  Но  только,  что  Алексей  Петрович  человек  верный,  то  истинно. Ежели
азовские  смерды  да  холопи  на Архангельске взыграли - Сильвестр первым на
них бы пошел, истинно так...
     Ромодановский  молчал; блестящими, оплывшими глазками смотрел на Петра,
слушал,  как тот, дергая щекой, вслух то утверждает невиновность Иевлева, то
вдруг  сомневается,  припоминая какие-то давние слова, сказанные Сильвестром
Петровичем  не то на Переяславском озере, не то в Преображенском... Слушал и
поддакивал царю:
     - Так,  так,  Петр Алексеевич, так, ненаглядный, так, солнышко краснее.
Не  просто то дело, нет, не просто. А ныне времена не легкие, сам говоришь -
пред  большими  делами  стоим,  многое  ожидаем,  с недовыдерганными корнями
стрелецкими   -   как   сии  дела  делать?  Коли  смута  зачалась,  верчение
сделалось...
     - Так  ведь  Сильвестр-то!  -  опять  мучаясь и не веря крикнул Петр. -
Сильвестр!  Мне  давеча  Меншиков говорил да Головин - оба в два голоса, что
де  кто-кто, а Иевлев... Ты вот что, ты, Федор Юрьевич, пошли к Архангельску
какого  ни  есть мужика потолковее. Пущай сам допросит - с умом. Али, может,
сюда привести? Тут бы и потолковать?
     - Да  для  чего  сюда,  Петр Лексеевич? Там и народишко весь, там оно и
виднее.  А  мужика, что ж. Мужика - подумаем. Покуда их еще всех изловят, не
враз   оно   сделается.  Ведь  бунт  готовился.  Страшное  дело.  Думного-то
дворянина...
     Петр замахал руками, оскалился:
     - Слышал,  знаю.  Ну,  иди,  трудись, иди. Что-то вовсе ты звероподобен
сделался, князинька! Вина много трескаешь? Морда оплыла, синий весь...
     С трудом поднявшись, князь-кесарь ответил смиренно:
     - Винища  и  не вижу. Трудов немало, Петр Алексеевич, да при сих трудах
один я. Всем иным либо недосуг, либо жалостливы. А я...
     Он опять утер слезу, подошел к руке. Петр руку отдернул:
     - Ну-ну, иди, иди.
     И, помолчав, добавил:
     - Одно  в  тебе  есть - не сребролюбив. Одно - единое. Не сребролюбив и
будто бы предан. Будто бы...
     Когда князь-кесарь был уже в дверях, спросил:
     - Афанасий чего пишет? Он-то знает! Без него нельзя, слышишь ли?
     - Слышу,  государь!  -  с трудом кланяясь, ответил Ромодановский. - Как
не слышать!
     Петр кликнул денщика, сердито приказал закладывать одноколку.