низкими  серыми  тучами  Молчан  опустил гроб в могилу, постоял у невысокого
холмика,  а чуть позже в сельце Усмани, в кабаке, помянул новопреставленного
Федосея  чаркою  водки.  Чтобы не терять дорогого времени, всю эту ночь ехал
без остановки...


5. В ВОРОНЕЖЕ

     Приехав  в  город,  Молчан два дня неотступно искал пути к Апраксину и,
как  ни  бился,  сыскать не мог. Здешние приходимцы - нагнанные воеводами по
цареву  указу  лесовые  пильщики,  самопальные,  бронные,  пушечные мастера,
зелейщики,  конопатчики, плотники и столяры - ничего толком не знали, а если
кто   и   знал,   то   побаивались   вымолвить   лишнее  слово.  Корабельные
трудники-мужики   на   упрямые  расспросы  Молчана  только  отнекивались  да
пожимали  плечами: Федора Матвеевича - и в личико-то его не видывали, ведать
об  нем  не  ведаем, куда нам, неумытым, вверх-то глядеть, за то, пожалуй, и
спросят.
     Шагая  по  удивительному своим многолюдством Воронежу, по его слободам,
по  земляному,  пещерному  городу, где бедовал рабочий люд, Молчан сердился:
"Ну,  народ!  Сколь  много  слоняется его здесь - хушь в сажень складывай, а
человека не видно".
     В  тоске  вышел  на  реку,  посмотрел  корабли,  выстроенные нагнанными
мужиками:  судов  было  много,  стояли  в  линию, словно красуясь. Маленький
мужичок   с  добрыми  детски-голубыми  глазками,  с  льняной  бороденкой,  в
закатанных на жилистых ногах портках, с удовольствием в голосе говорил:
     - Вишь,  тот-то  -  баркалона именуется, князя Черкасского постройки. А
за  ним "Барабан" - боярина Шереметева. Вон "Весы" - кравчего Салтыкова, еще
"Сила", да "Отворенные врата", да "Цвет войны" - князя Троекурова...
     - Троекурова? - спросил Молчан.
     - Его...
     - Он построил?
     - А как же! - торопливо согласился мужичок. - Его кумпанство...
     - Кумпанство,  кумпанство!  -  со  злобою в голосе передразнил кроткого
мужичка  Молчан. - Его кумпанство! Мужики хрип гнут, мужики помирают, кровью
изошли, а он - кумпанство!
     Мужичок   заморгал   растерянно,   Молчан   пошел  в  сторону,  насупив
клочкастые  брови,  сурово  глядя  перед  собою  на скучные ряды землянок, в
которых  жили строители царева корабельного флота. Из душных лазов доносился
тяжелый,  сырой  дух,  ребяческий  плач,  старческий  кашель, пьяная ругань.
Здесь  же на таганках варилась скудная пиша, тут ели, отдыхали, спали, устав
от  каторжного,  непосильного  труда.  Отсюда  и  бежали  в  дальние леса, в
заозерную северную сторону, в далекие жаркие степи...
     Проходя  городской  площадью,  Молчан  увидел  правеж: человек с дюжину
немолодых  мужиков  стояли, взявшись за поручень у приказной избы; возле них
устало  прохаживался  палач,  двигая  острыми  лопатками  под пропотевшей от
работы  рубахою,  бил  с  оттяжкою  лозовыми  батогами по налившимся кровью,
синим,   набухшим   мужичьим   икрам.   Один   -  огромный,  сивобородый,  с
завалившимися   глазницами  и  потным  лицом  -  приметился  Молчану  особым
выражением какого-то скорбного и гневного терпения...
     - За  что  их?  -  спросил Молчан у старика, стоящего опершись на посох
возле церкви.
     - Старосты   они,   батюшка.  Бегит  народишко  ихний  от  корабельного
строения,  а  тут  еще  речку Воронеж да Дон затеяли очищать, чтобы поглубже
для кораблей были. Люди-то и вовсе побегли. Ну, им отдуваться...
     Две  старухи  с  деревянными  подойниками  принесли страдальцам молока.
Палач  присел  в  сторонке,  старосты  пили  из  подойников  жадно,  старухи
крестили мучеников, утирали их потные лица.
     Попозже,  к вечеру, в царевом кабаке под бараньим черепом Молчан слушал
рассудительного   корабельного   мастера,   пришедшего   с   далекой   Колы,
неторопливого,   с  медленной  речью.  Мастер  рассказывал,  каково  нелегко
строить  здесь  на  Воронеже  суда.  Помещики шлют в кумпанство стариков, да
бывает  мальчишек  лет  восьми-девяти,  именуя  их  рабочими душами. Старики
вовсе   работать   не  могут,  помирают  в  одночасье.  Иноземцы,  как  и  в
Архангельске,  когда  там  корабли  строились,  по  большей  части  ничего в
корабельном  деле  не  смыслят,  а  только  лишь ругаются да пишут господину
Апраксину  друг  на  друга  доносы;  голландцы не хотят слушаться датчанина,
датчанин  зубами  скрежещет на итальянца, народишко от сего дела терпит горя
-  и  не  пересказать. Был адмиралтеец Протасьев - мужик башковитый, да ныне
схвачен  за  караул  вместе  с воеводою Полонским, набрехали на них иноземцы
нивесть чего...
     - От их добра дождешь! - молвил Молчан.
     Корабельный  мастер,  угостившись  вином,  наконец показал Молчану, где
жительствует  Федор  Матвеевич Апраксин. Но едва Молчан вошел в калитку, как
увидел  Фаддейку Мирошникова - главноуправляющего приказчика у князя Зубова.
Фаддейка  был  все  таким же, как двадцать лет назад: мордастым и тяжелым, с
огромными  болтающимися  руками.  На  совести  этого  человека  был  не один
десяток  засеченных  им  насмерть  крепостных князя, но Молчан сдержал себя,
чтобы  не идти на верную гибель. Почти всю эту ночь он не сомкнул глаз - все
гадал,  для  каких  дел  Мирошников торчал во дворе Апраксина и долго ли еще
там проторчит.
     На  следующий  день  он  опять увидел Фаддейку, и случилась эта встреча
так,  что  и  Мирошников  его  заметил,  даже  окликнул,  но  Молчан ушел не
оборачиваясь,  а  управитель  не  стал  его  догонять,  -  решил, верно, что
обознался.
     Так  наступил  четверг. Утром в этот день писец с верфи подтвердил, что
Федор  Матвеевич  непременно  уедет завтра, в пятницу. Надо было решиться, и
Молчан решился.
     В  сумерки вошел он во двор избы, в которой жил Апраксин, и поднялся на
невысокое  крыльцо.  В  сенях  слабо  светил  слюдяной фонарь, пахло кислыми
щами,  на  овчинных  полушубках,  наваленных  горою, дремал дежурный солдат.
Из-за двери доносился гомон, громкие голоса спорящих, удалая песня.
     - Тебе кого? - спросил солдат.
     - Апраксина  мне,  Федора  Матвеевича,  по  государеву  делу! - внятно,
четко ответил Молчан. - Здесь ли он?
     Солдат снял с крюка тусклый фонарь, посмотрел на Молчана.
     - Купец?
     - Гость суконной сотни.
     - Проходи!
     Молчан вошел.
     Прямо  против  двери,  упираясь  кулаками  в  широкую  скамью,  откинув