Утром  вперед  смотрящий на скампавее Змаевича увидел авангард большого
галерного  флота.  За  судами  генерала Вейде двигались галеры, полугалеры и
скампавеи  кордебаталии  под  большим  флагом  генерал-адмирала Апраксина и,
наконец,  арьергард  Голицына  с  его  эскадрой.  Весь галерный русский флот
прорвался,  воспользовавшись  тем,  что адмирал Ватранг, идя на соединение с
адмиралом Лиллье, оголил галерный фарватер.
     На эскадре Змаевича кричали "ура".
     Артиллеристы  Вейде махали вязаными шапками, банниками, палашами, тихий
дотоле  фиорд загудел словно бор в ураган. Скрип галерных весел в уключинах,
командные  слова, лихие покрикивания в говорные трубы, скрежет багров, топот
тяжелых  матросских  сапог,  металлический  лязг,  ругань,  смех - все сразу
слилось  в  единое,  могучее и бодрящее оживление, какое всегда делается при
соединении  воедино  больших  воинских  масс. Большая часть предварительного
сражению  труда была закончена, и все люди на всех судах флота понимали это,
так  же,  впрочем,  как  и на кораблях Эреншильда понимали грядущую страшную
опасность:  там  было  очень  тихо.  Эреншильд  приказал  священнику эскадры
отслужить молебствие.
     В  предобеденное  время  на  галеру  Змаевича поднялся генерал-адъютант
Петра  Ягужинский.  Он  был в коротком кафтане из лосевой кожи, при шпаге, в
белых перчатках. Красивое лицо его было бледно, глаза возбужденно блестели.
     - Нам  зачинать дело, - сказал он, протягивая руку капитан-командору. -
Готов  ли  ты,  Змаевич? Ежели готов, приказывай идти к "Элефанту" под белым
флагом.
     Матросы  выбрали  якорь,  загребные  навалились  на  весла. Ягужинский,
Змаевич  и  Рябов стояли на носовой куршее судна. Галера все дальше и дальше
уходила   от  ровных  рядов  русского  флота,  все  ближе  делался  шведский
флагманский  корабль.  Вот  уже  ясно  различимыми  стали  пушечные открытые
порты,  вот  можно  было  разглядеть столпившихся у трапа шведских офицеров,
вот  стал  виден  сам  адмирал  Эреншильд  - простоволосый, в мундире, шитом
золотом.   В  расстоянии  одной  корабельной  длины  от  "Элефанта"  Змаевич
приказал  сушить  весла.  Сразу  стало  совсем  тихо,  так  тихо,  что Рябов
услышал, как капает вода с весел в море.
     - Я   слушаю   вас,   русские!  -  громко,  четко  по-немецки  произнес
Эреншильд.
     Он  стоял  впереди  своих  свитских,  руки  его  были сложены на груди,
смуглое лицо имело жесткое выражение.
     - Господин  шаутбенахт  Эреншильд!  - громким голосом, но очень вежливо
заговорил  Ягужинский. - Повелением моего государя имею честь предложить вам
сдаться  в плен безо всяких пунктов, исключительно на милость победителя. Вы
сами  изволите  видеть, каков перед вами противник, и не можете не понимать,
что ожидает ваши корабли в случае сражения. Каков будет ответ?
     Сотни  шведов  стояли  на  куршеях  галер, облепили "Элефант", слушали,
стараясь  не  проронить  ни  единого  слова.  Эреншильд  ответил  не  спеша,
коротко:
     - Нет, мы не сдадимся.
     Ягужинский сделал вид, что не расслышал. Эреншильд повторил:
     - Моя эскадра не сдастся! - сказал Эреншильд. - Теперь вы слышите?
     Генерал-адъютант сдвинул брови, предупредил:
     - В бою пощады никому не ждать!
     Эреншильд гордо вскинул голову, ответил громко:
     - Я никогда ни у кого пощады не просил!
     И,  резко  повернувшись,  исчез в толпе свитских офицеров. Тотчас же на
"Элефанте" взвились стеньговые флаги: "к бою готовиться!"
     Ровно  в  два часа пополудни на галере Апраксина был поднят синий флаг,
означающий  начало  сражения,  и  тотчас  же ударила пушка. Капитан-командор
Змаевич  махнул  белым  платком, и в то же мгновение его эскадра, стреляя на
ходу  из  всех  своих  погонных  двадцати  трех  пушек, понеслась на шведов.
Эреншильд  молчал,  но жерла шведских орудий неотступно смотрели на мчащиеся
русские галеры и скампавеи.
     - Что ж он? - спросил Рябов. - Не станет палить?
     - Станет! - пересохшим голосом ответил Змаевич. - Ждет.
     Шведы   ударили   только  тогда,  когда  эскадра  Змаевича  подошла  на
расстояние  полупистолетного  выстрела.  Они  били картечью из всех пушек. В
мертвом  штиле жаркого дня тяжелый пороховой дым застлал весь фиорд. Змаевич
сразу  же  был  ранен  и,  схватив Рябова за плечо, зашипел ему в ухо, что и
кому  надо  приказывать.  Из  его рта шла кровь, он плевался за борт и опять
хрипел  Ивану  Ивановичу,  как  надо  поступать.  В кислой пороховой вони на
палубе  скампавеи  молча  умирали  загребные,  коммит,  артиллеристы.  Рябов
кинулся  к  пушке,  забил  заряд,  вдавил  фитиль.  Ему было видно, как ядро
ударило  возле трапа "Элефанта", но тотчас же он потерял сознание и пришел в
себя  не  скоро,  только  тогда,  когда  эскадру Змаевича уже огибали галеры
кордебаталии, построившиеся в две линии.
     - Вишь,  живой! - шипел рядом с Иваном Ивановичем Змаевич. - Это, брат,
тебя оглушило, ты не ранен, я уж посмотрел. Слышишь меня али вовсе оглох?
     - Слышу! - непослушным языком ответил Рябов.
     - То-то, что слышишь. А бой видишь?
     - Вижу. Кордебаталия пошла.
     - Пошла-то  пошла,  да  и  им  не  сдюжать.  Вишь, как по ним бьют. Ох,
бьют...
     Он  еще  сплюнул  за борт, поманил к себе пальцем пожилого, измазанного
копотью матроса, велел делать приборочку - к бою.
     - Кончать  нам  придется,  -  говорил  он  шепотом  Рябову. - Мы покуда
отживем малость, отдышимся и опять работать станем...
     На  галере  вместо  убитых  загребных  появились  новые, пришел молодой
боцман,  два  пушкаря.  Мертвые,  покрытые  флагом,  лежали  возле  кормовой
куршеи.  На  верейке  приплыл  лекарь,  перевязал  Змаевича,  велел ему пить
горячий  сбитень,  не двигаться, не говорить. Капитан-командор не слушал его
-  смотрел  на  левый фланг шведов, на галеру "Трапан", с которой на абордаж
сцепились  скампавеи  второй  линии  кордебаталии.  Отсюда  было  видно, как
защитники  и  нападающие  сгрудились  на одном борту "Трапана", как шведская
галера  стала  накреняться  и  как,  зачерпнув  воду,  пошла ко дну. Далекий
короткий  вопль утопающих донесся до Ивана Ивановича, он на мгновение закрыл
глаза,  а  когда опять посмотрел в ту сторону - абордажные суда уже отходили
и на месте "Трапана" только как бы кипело море.
     Вторая  линия  кордебаталии между тем плотным строем двигалась к фронту
шведских  судов.  Огонь  пушек  противника  стал  слабеть,  даже  "Элефант",
флагманский  корабль  Эреншильда,  огрызался  реже  и  словно  бы  нехотя. А
русские  галеры  второй линии и эскадра Калмыкова, еще не бывшие в сражении,
мощной  пальбой  рушили  снасти,  поджигали  запасы пороха, в щепы разносили
носовые  куршеи  шведских  гребных  судов.  Загорелся  наконец и "Элефант" -