Дни  эти  протекли,  как  обыкновенно.  Та  же  рассеянность  и  то  же
невнимание  во  время молитвы, которой продолжительность, вместо того, чтоб,
как беседа с Богом, (должна)  быть  весьма приятною,  иногда  мне наскучала.
Несмотря на то, что я сколько можно старался вести себя осторожно,  насмешки
и привязчивость не совсем меня оставляли. Пренебрежение ко всему священному,
неблагодарность, грубость  и дерзкие  разговоры с начальниками, надменность,
тщеславие, раболепство,  лесть,  подлое  обхождение  и стремление  ко  всему
худому,  и множество подобных пороков некоторых из моих товарищей  вселяли в
меня  такие худые мысли и намерения,  от коих нередко  я с трудом только мог
освободиться.
     Иногда  раздражен будучи сими гнусными  поступками, я выходил из себя и
бранился с  виновниками  оных; но увещания от товарища не  могут  произвести
никакого  хорошего   последствия;  они   только  раздражают  надменность   и
безрассудное самолюбие. Итак я прибегал иногда к помощи начальства, особливо
открывался я во всем столь меня любящему гувернеру1 и за  сие называли  меня
ябедником, фискалом и  проч. Но  пустые  слова  сии нимало меня не огорчали,
поелику  я делал сие единственно  для их  собственной  пользы и  вместе  для
общей; ибо  худое поведение некоторых, как  некая  язва, заражала и  прочие,
прежде невинные, сердца.
     / 1-го апреля,
     Ввечеру сегодня вдруг получаю я совсем  неожиданно  два письма, одно из
дому, а другое от дядюшки П. П. В сем последнем, изобразив, как  необходим в
его возрасте верный друг и как давно он ищет такового, он, наконец, говорит,
что  никого не находил  достойнее  меня  и  требует на  то  моего  согласия.
Прочитав письмо,  не в малое пришел  я замешательство, ибо пламя дружбы к М.
К.2, возженное  однажды в  сердце моем, не совсем еще потухло. Долго думал о
сем  нечаянном  предложении  и,  наконец,  написал  ему  письмо,  в  котором
чувствительно  благодарил  за  предлагаемую  мне честь  и  обещался  хорошим
поведе-
     1 Т. е С. Г Чирикову. К. Г. 1 Бар М Корфу. К. Г.
     55
     нием соделаться  оной достойным.  Не знаю, как еще сие примет. Конечно,
для меня  лестно и великое было бы счастие иметь его своим другом; но в моих
обстоятельствах я не мог иначе поступить.
     От 12-го до 18-го апреля.
     И даже в сии  трогательные дни, в  кои  некогда  Спаситель  наш ужасные
претерпевал муки и даже смерть, дабы своею невинною смертию искупить грехами
удрученный род человеческий и дабы самим даже его мучителям доставить вечную
блаженную жизнь, и в сии самые дни, говорю, когда читаются понесенные  им за
нас  страдания, когда и самые телеса усопших восстали, камни распались и вся
земля потряслася, я  был еще бесчувственее сих неодушевленных вещей.  Вместо
того, чтобы, слушая  с величайшим  вниманием  мучения  Христовы  и преклонив
главу свою на перси, лить слезы истинного раскаяния, я  половину слушал и то
без  особенного  чувства  и  без  малейшего соучастия; половину же вовсе  не
слушал, думая совсем о другом. Боже, священным огнем Твоим отогрей замерзлое
сердце мое и даждь ми благополучно дождаться светлого дня Твоего воскресения
и провесть оный, равно как и прочие дни моей жизни в страхе и  любви к Тебе,
Всесильный!  -  О,  недостойный  грешник! как  дерзаешь  ты  еще  вопиять  о
милосердии!
     ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ Ф. Ф. МАТЮШКИНА.
     Обстоятельные  сведения о  жизни  и  личности адмирала Матюшкина  (род.
1799, ум. 1872г.) сообщены Я.  К. Гротом в его известной книжке о Пушкине  и
Лицее1.  Я.  К., как  и все  знавшие Матюшкина, отзываются о нем  с глубокой
симпатией. По  его словам, "в Матюшкине не было ничего  блестящего:  он  был
скромен,  даже  застенчив  и обыкновенно  молчалив,  но  при ближайшем с ним
знакомстве  нельзя  было не оценить этой  чистой, правдивой и  теплой души".
Матюшкин, как  и  Яковлев,  принадлежал  к  числу  ближайших  друзей Пушкина
(особенно по выходе из  Лицея), и не даром последний посвятил ему две  таких
задушевных строфы в своем знаменитом "19 октября 1825 г."
     "Пушкин" etc., стр. 74-80 и 283.
     56
     "Сидишь ли ты  в кругу своих друзей, Чужих небес любовник  беспокойный?
Иль снова  ты  проходишь  тропик  знойный  И  вечный  лед полунощных  морей?
Счастливый путь!... С лицейского порога Ты на корабль  перешагнул шутя,  И с
той поры в морях твоя дорога, О, волн и бурь любимое дитя!
     Ты  сохранил  в  блуждающей  судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум,  лицейские  забавы  Средь  бурных  волн  мечталися  тебе;  Ты
простирал из-за моря нам руку,  Ты нас одних в младой душе носил И повторял:
"На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!""
     Известно, как  страшно поразила  Матюшкина неожиданная  роковая  смерть
поэта (см. ниже его письмо к Яковлеву)!
     В Лицее Матюшкин был  на хорошем счету по учению, и пользовался за свой
нрав и доброе сердце всеобщею любовью. Особенно тепло он был принят в  семье
директора Е.  А. Энгельгардта,  который  помог своему любимцу,  мечтавшему о
морской службе, тотчас по выходе из Лицея попасть под команду адмирала В. М.
Головнина,  отправлявшегося  в  кругосветное  путешествие.  Во  время  своих
странствий до  самого поселения в  Петербурге  (1849  г.) Матюшкин состоял в
оживленной переписке с Энгельгардтом1.
     Когда  в  [817г. летом,  вопрос о  его  путешествии  был  решен,  он из
Царского Села, съездив  за  подорожной в  Петербург, отправился 2-го  июля в
Москву  проститься  с  своими семейными  (мать  его  была  классной  дамой в
московском Екатерининском  Институте) и оттуда  вернулся  в Царское в  конце
месяца. Об этом-то путешествии и сохранились  печатаемые здесь  его черновые
заметки, которые, быть может, должны были стать началом записок, которые он,
как говорит предание, "собирался вести по совету и плану Пушкина"2.
     О  передаче  Матюшкиным перед смертью своих  лицейских  бумаг, а в  том
числе и этих заметок моему отцу, было уже рассказано выше.
     О последней болезни и кончине Матюшкина 16 сентября 1872 г., см. ниже в
письмах Я. К. Грота и кн. Эристовой.
     1 Извлечения из писем Энгельгардта см.  в статье Д.  Ф. Кобеко "Вестник
Всемирной Истории" 1899, No I, стр. 90-104.
     2 Грот, "Пушкин" etc., стр. 77.
     57
     Путевые заметки между Царским Селом и Москвою
     (1817г.)
     Это  -  черновая, сильно  перемаранная  поправками  рукопись  в  сшитой
тетрадке из грубой синей бумаги на 8 листках, т. е. ! 6 страничках - в такой
же оборванной  обложке, на заднем  листике которой имеются  какие-то морские
технические  (путевые)  записи Матюшкина, из  чего можно заключить,  что эти
листки сопровождали его в морском странствии.