Из Петербурга в Москву
     Июль
     Получивши  достоверное  известие  о том, что  я отправляюсь с  Василием
Михайловичем1  в  путешествие,  первое  мое  желание  было  ехать  в  Москву
проститься  со своими;  поехавши в  Петербург за  подорожной  и  отпуском  и
получивши  оные, я приехал в  Царское Село, откуда, поживши три  дня у Егора
Антоновича,  отправился  в дорогу,  прощаясь с местом,  где я,  может  быть,
провел счастливейшее время моей жизни, где в отдалении от родителей я вкушал
все  приятности  сыновней  любви,  где  будучи принят в круг  счастливейшего
семейства2,  и я наслаждался его счастием;  прощаясь  с Егором Антоновичем и
его  семейством, я не мог удержаться от  слез... Я не хотел оставить Царское
Село, но оно скоро скрылось...
     2-ео июля.
     Не знаю, что я чувствовал, когда  прибыл в Ижору. Хотя я ехал в Москву,
хотя я  ехал  к любимой мною матери, которую не видал шесть долгих лет, но я
не радовался: какая-то  непонятная грусть тяготила меня: мне казалось, что я
оставляю Царское Село против воли, по принуждению.
     Из  Ижоры  я  спешил  как  можно  скорее,  чтобы   (признаюсь)  мне  не
возвратиться назад.
     Только  что  я  выехал  из  Ижоры,  как  слышу  за собою голос; я велел
остановиться, оглядываюсь и вижу седого старика, бегуще-
     1 Головниным. К. Г.
     2 Т. е. директора Е. А. Энгельгардта. К. Г.
     58
     го по большой дороге; прибежавши, бросился он на колени и со слезами на
глазах просил меня взять его с собою до следующей станции.
     Имев  подорожную  на  двух,  я  посадил  его  с  собою.  Он мне  тотчас
рассказал,  что  он  отставной  дьячек села  Грузина,  принадлежащего  графу
Аракчееву, что он ходил  в Петербург кой-что закупить для попа. Потом старик
было  начал мне говорить  про барина  своего,  его  попа, попадью -  сон уже
смыкал мои вежды.  Я слышал слова его и не понимал их; потом их более уже не
слыхал... Не знаю, долго ли спал я, но пробуждение мое было очень неприятно:
толчок  чуть не  выбросил меня из телеги. Я просыпался и мне казалось, что я
вижу сон.  На быстрой тройке несусь  летом по обширной беспредельной дороге,
не  вижу  предмета, к коему стремлюсь,  -  безизвестность везде.  Подле меня
лежал  старец  в глубоком сне.  Ты  дремлешь  рассудок! Удаляюсь  от  своего
счастия, я бегу от тебя! Проснись,  проснись,  рассудок, что ты  делаешь? Но
уже поздно, - счастие невозвратно! я должен удалиться. Слезы у меня катились
из глаз, и я к ужасу своему увидел, что это не сон, но истина.
     Приехав в Тосну, я пошел к станционному смотрителю прописать подорожную
и заказать что-нибудь, чтоб утолить  голод. Там  я застал  офицера1, который
вел  команду солдат Тарутинского  полка  из Петербурга в Москву. Я предложил
ему  чашку  чаю;  он  принял  ее.  Поговорив  с ним  часик-другой,  я  хотел
проститься и ехать  дальше, но он мне предложил  ехать с ним вместе,  а свою
повозку оставить.  Я согласился, но  так как я обещался  довезти  старика до
Грузина, то дал ему вперед прогонные деньги, а сам сел в тележку с офицером.
     3-го июля, вечером  мы прибыли  в  Новогород.  Новогородская  мостовая,
беспокойный экипаж  меня так измучили,  что  я  не знал,  продолжать  ли мне
дорогу  или нет.  Я думал уже простоять в Но-вегороде  один день, посмотреть
город столь  славный в  древности и потом  уже пуститься  далее. Но короткое
время отпуска, совет моего товарища и наконец, случай, открывшийся нам ехать
водою, принудил меня оставить мое намерение и ехать из Нового-
     1 Его имя я узнал уже  в Москне,  так как и он мое  при  прощании:  его
зовут Римский-Корсаков, поручик Тарутинского полка. Ф. М.
     59
     рода,  не видавши  его. Мы  отправились на  двух лодках,  сначала через
быстрый  Волхов,  потом  Новогородским  каналом  и,  наконец,  рекою  Метою.
Прекрасная  лунная  ночь! После палящего жара, который  продолжался во  весь
день, прохлада ночная  была нам  весьма приятна; тихое  и  покойное плавание
оправило наши  ослабевшие члены, песельники  пели  заунывные и веселые песни
попеременно, и неприметным образом мы пристали к следующей станции.
     Так  как я ехал в первый раз на  повозке,  то и ехал весьма тихо; почти
каждую  ночь  я останавливался отдыхать и только  на  6-й день мы  прибыли в
последнюю  станцию  от  Москвы  - в Черную  Грязь. Через два  часа открылась
златоглавая  Москва; вскоре мы услышали благовест  к вечерне, я смотрю - и я
уже у Тверской заставы.  Завтра  или  даже сегодня  я  увижу дражайшую  свою
родительницу.
     Из Москвы в Царское Село
     С 26 на  27  ночью  я  уехал из  Москвы,  приехал к заставе:  зазвенели
колокольчики, и я вечером в Торжке. Вот я  уже 227 верст от Москвы. Мелькали
мимо меня местечки, города, а мне казалось, что я все еще в Москве!
     В Торжке, городе, известном по своим кожевенным и  сафьянным заводам, я
был  принужден остановиться, потому  что не  было  лошадей.  На  другой день
вместе  с  зарею  я  отправился  опять  на барской  тройке  и  в  полдень  я
остановился  на одной  станции, чтобы  подкрепить  силы свои. Вошед  в  одну
крестьянскую  избу, чтобы  что-нибудь закусить  (у  станционного  смотрителя
ничего не  было), я увидел, что крестьяне сидели за столом; я к ним подсел -
и с  довольно большим аппетитом помог им опростать миску со  вкусными  щами;
окончивши наш обед, хозяева попотчевали меня земляникою со сливками. Когда я
хотел  выйти,  мне   попался  в  дверях   крестьянин,  он  остановил   меня,
перекрестился, после обратился ко  мне и начал говорить невнятным и дрожащим
голосом.
     Я сначала думал, что  он  пьян,  но слова  моего  хозяина,  который его
уговаривал,  просил,  чтоб он молился Богу, наконец отчаянный вид  вошедшего
заставили меня обратить на его слова вни-
     60
     I
     мание. Я не все мог понять: он говорил отрывисто и несвязно, но все что
я слышал,  было  то, что  будто бы,  ехавши  в Ригу  с одним  чиновником (он
называл его секретарским сыном), он его в лесу  заживо зарыл в землю. Голос,
вид  его,  подробности, с которыми  он злодеяние сие рассказывал, изображали
отчаяние   и  раскаяние.   "Иван,  помолись  Богу!  Иван,  помолись,  -  Бог
взми-луется!" слышны были  в избе.  Наконец, хозяин мой  взял его  за  руку,
привел его  к образу Спасителя и,  став на колена, начал вслух молиться; они
молились  с  полчаса,  но  вдруг  несчастный встал,  бросился  из  дверей, -
крестьянин за ним: что там было, я не знаю, но когда я расплатился, то вышел
и  увидел страдальца  в  самом ужасном  положении: он  лежал на сырой земле,
глаза  у  него  закатились,  из  рта течет руда  (черная  кровь),  в ужасных
конвульсиях он кидался во все стороны, стонал, как будто бы издает последнее
издыхание. Я возвратился в избу, чтоб что-нибудь о нем узнать; там была одна