У Монголии было два сильных врага: багдадский халиф и папа.

Сила монголов была в мобильности. Они могли выиграть маневренную войну, но
не оборонительную. Поэтому остро встал вопрос: на кого идти? На папу, в
союзе с русскими и греками, или на халифа, при поддержке армян и персидских
шиитов?

Батый обеспечил престол Мункэ, тем самым обратив силы Монголии на Багдад и
освободив от угрозы Западную Европу. Он считал, что дружба с Александром
Невским надежно защищает его от нападения с Запада, и был прав. Таким
образом, ход событий сложился в пользу "христианского мира", но не
вследствие "героического сопротивления русских", русским ненужногоиз-за его отсутствия. Зато династия Аббасидов погибла, и если бы не
вмешательство крестоносцев, предавших монгольско-христианскую армию,
Иерусалим был бы освобожден.

На второй натиск у монголов не хватило пассионарности, растраченной в
полувековой междоусобной войне (1259-1301). Итак, походы монголов 1201-1260
гг. есть история пассионарного толчка или, точнее, энергетического взрыва,
погашенного энтропией. Поэтому поиски здесь правых и виноватых или добрых и
злых бессмысленны, как любые моральные оценки природных процессов. Они
только мешают разобраться в механизмах изменений причинно-следственных
связей в сложных вариантах суперэтнических контактов.

168. ПУТЕМ ЗЕРНА

Диалектика природных явлений предполагает обязательное сочетание жизни и
смерти. Согласно закону отрицания отрицания, смерть есть необходимое
условие для продолжения любого процесса жизни, и когда в поле зрения
наблюдателя находились короткие отрезки линейного времени, этот тезис не
вызывал сомнений даже у древних греков.

Однако к длинным отрезкам времени они относились иначе. "Только горы вечны,
да Полярной звезды никто не сдвинет", - говорил герой античной драмы,
настолько умный, что даже Олимпийцев считал смертными или, точнее,
возникшими и конечными. Римляне были проще и называли свою столицу "Вечным
городом", а их культурные наследники, европейцы, полагают вечным линейный
прогресс и очень сердятся на тех философов истории, которые говорят об
упадках цивилизаций. Обыватель, даже в стенах академий, готов допустить,
что исчезнет кто-то, но не он и его институт.

Тем не менее диалектика права. Для продолжения любого процесса, в том числе
этногенеза, обрывы и перестройки - такой же элемент развития, как и периоды
плавного накопления ценностей. Поскольку этносы таксономически находятся
между биологическими категориями - видами и организмами, то срок их
существования не может быть определен визуально - слишком долог, а в
масштабах культурологии он слитком краток. Возникает вопрос: что является
предметом конечным и смертным, если пирамиды и Акрополь пережили египтян и
греков, а люди размножаются и человечество все время обновляется? Ответ
прост: система этноса, исчезающая вследствие энтропии. А элементы ее - люди
- иногда перестраиваются в новые системы, а иногда костенеют в состоянии
реликтов.

Для определения и описания начальных и конечных фаз этногенеза нужен
широкий охват "временных лет", длинные промежутки линейного времени,
которое иным способом сливается в сплошные линии, разумеется, для нашего
глаза. Как трудно бывает определить "начало" этноса, да и его "конец". С
точностью до одного года это вообще невозможно; с точностью до одной жизни
- тоже; но с точностью до полутора-двух веков можно, а этого достаточно.

Как говорилось выше, Византия и славянский мир были ровесниками. Значит, и
старение их шло синхронно. В XIII в. Византия путем грандиозного усилия
избавилась от французов и венецианцев, продлив свое существование до 1453
г. как персистент, а затем остаток византийцев - реликт - влачил
существование в мусульманском Стамбуле, пока не был вырезан в 1827 г. по
приказу султана в отмщение за восстание в Морее. Так кончилась
этносоциальная система, хотя потомки уцелевших "ромеев" еще встречаются в
Южной России.

Русичам грозила худшая судьба: они перемешались с мерей, мордвой, муромой,
яхвягами и куманами, так что их ожидало превращение в этническую химеру, а
затем и аннигиляция. Но на рубеже XIII-XIV вв. заметен, а потом стал
очевиден (разумеется, для историков, а не для современников - по причине
аберрации близости) мощный негэнтропийный импульс, или пассионарный толчок.
Ось этого толчка прошла от Пскова до Бруссы и дальше на юг, до Абиссинского
нагорья, где уже обратился в пыль древний Аксум. На беду для греков, ось
толчка прошла восточнее Константинополя; в Малой Азии население, увлеченное
мистическим учением Джеляль ад-Ди-на Руми (умер в 1273 г.), отошло от
православия, так что его пыл и страстность пошли на защиту ислама.
Удивляться не надо: пассионарность определяет силу, а доминанта
(ментальность) - ее направление. Зато нашим предкам повезло:
пассионарность, как катализатор, спаяла рыхлую массу в монолит - Россию.

Древним этносом можно и следует называть тот, который избег обновления, как
бы оно ни шло, будь это пассионарный толчок, или импорт пассионарности от
соседей, или метисация, при которой неизбежно теряются некогда живые
традиции. Так, ось пассионарного толчка IX в. миновала Британию, но
норманны и французы принесли туда пассионарные гены в XI-XII вв., и
смешанный этнос под властью Плантагенетов смог провести тяжелую Столетнюю
войну, покрыв себя славой.

Великороссия обновилась за счет христианских монголов и крещеных литовцев,
Малороссия - за счет половцев, но "чистым" древнерусским племенем остались
белорусы. Их не затронули ни ордынские чамбулы (отряды, совершавшие
набеги), ни малочисленные литовцы, подарившие потомков своих витязей Москве
и Варшаве, ни немецкие рыцари, отбитые при Грюнвальде в 1410 г. Белоруссия
дожила, как древнерусский заповедник, до своей мемориальной фазы, и как
таковую ее описал образованный белорусский писатель XX в. Верить ему можно,
хотя он говорит от лица персонажа: