совершено злодейство, и показал ее старой Атуа,  велев  передать  верховному
жрецу, что без головы даже царю править державой затруднительно.
     Солдаты вышли во двор, и  тут  один  из  них  заметил  меня  и  крикнул
товарищам:  "Эй,  глядите-ка,   у   этого   чумазого   плебея   куда   более
аристократический вид, чем  у  царевича  Гармахиса",  солдаты  остановились,
раздумывая, не прикончить ли заодно и меня, но им претило убивать  детей,  и
они ушли, унося с собой голову моего молочного брата.
     Немного погодя с базара вернулась мать убиенного младенца, и когда  она
и ее муж увидели его труп, они бросились на старую Атуа и хотели  ее  убить,
а  меня  отдать  солдатам  фараона.  Но  тут  появился  мой  отец,  ему  все
рассказали, и он повелел схватить мою кормилицу и  ее  мужа  и  ночью  тайно
заточить в одну из темниц храма. Больше их никто никогда не видел.
     Как я сейчас скорблю, что волею богов  остался  жив,  а  меч  фараонова
палача казнил ни в чем не повинное дитя.
     Людям было сказано, что я - приемный сын верховного  жреца  Аменемхета,
он  усыновил  меня  после  того,   как   фараон   приказал   умертвить   его
возлюбленного сына Гармахиса.


                                 Глава II,
                            повествующая о том,
                     как Гармахис нарушил запрет отца,
                            как он победил льва
                   и как старая Атуа рассеяла подозрения
                            фараонова соглядатая

     После этого Птолемей по прозвищу Флейтист оставил нас в покое и  больше
не посылал в Абидос солдат искать ребенка, которому  предсказано  восшествие
на царский престол: ведь принес же евнух голову моего молочного брата в  его
мраморный дворец в Александрии и открыл корзину, чтобы  показать  ее,  когда
фараон,  упившись  кипрским  вином,  играл  на  флейте  в  окружении   своих
танцовщиц.
     Птолемей захотел рассмотреть голову получше и приказал  евнуху  поднять
ее за волосы и поднести к  нему.  Фараон  захохотал  и  ударил  ее  по  щеке
сандалией,  а  одной  из  девушек  повелел  увенчать  новоявленного  фараона
цветами. Сам, же кривляясь, преклонил колено и стал  глумиться  над  головой
несчастного младенца. Но острая на язык  девушка  не  могла  вынести  такого
святотатства и сказала Птолемею - я обо всем этом узнал через много  лет,  -
что он поступил  правильно,  преклонив  колено,  ибо  это  дитя  -  истинный
фараон, величайший из  всех  царивших  когда-либо  фараонов,  и  имя  его  -
Осирис, а трон его - в царстве мертвых, Аменти.
     Услыхав  эту  отповедь,  Птолемей  Флейтист  затрясся  от  страха,  ибо
совершил много зла и безумно страшился предстать пред судьями Аменти.  Ответ
девушки был, несомненно, дурным предзнаменованием,  и  он  приказал  казнить
дерзкую -  пусть  отныне  служит  тому  владыке,  чье  имя  она  только  что
произнесла. Прогнал всех остальных девиц и больше не играл,  взял  флейту  в
руки только утром, когда снова напился. Жители Александрии сочинили об  этом
эпизоде песню, ее и по сей день народ распевает на улицах.
     Вот два первых куплета:

                        Птолемей Флейтист -
                        Знаменитый музыкант,
                        Мир не знал еще такого:
                        Флейту сделали ему
                        Чудища из царства смерти -
                        Над убитыми играть.

                        Сладкозвучна его флейта
                        Как ночных лягушек пенье,
                        В смрадных заводях Аменти
                        Жабы заждались его.
                        Из болот зловонных жижу
                        В кубки налили Флейтисту.

     Летел год за годом, но я был еще слишком мал и не ведал, какие  события
потрясают Египет; не буду описывать их  сейчас,  ибо  слишком  краток  срок,
отпущенный мне судьбой, расскажу лишь о тех, в которых  принимал  участие  я
сам.
     Итак, я рос, а мой отец  и  мои  наставники  открывали  мне  знания,  в
которые наш народ был посвящен с глубокой древности, и рассказывали о  наших
богах то, что доступно разумению ребенка. Я  был  высок  и  крепок  и  хорош
собой, волосы черные, как у богини Нут, глаза голубые, как  лотосы,  а  кожа
белая, как алебастровые изваяния в  святилищах.  Я  не  опасаюсь,  что  меня
укорят в тщеславии, ибо давно утратил то, что красило меня когда-то.  А  как
я был силен! Никто из моих сверстников в Абидосе  не  мог  победить  меня  в
борьбе, никто так искусно не владел копьем и пращой.  И  я  страстно  мечтал
убить на охоте льва, однако тот,  кого  я  называл  отцом,  запретил  мне  и
думать об охоте, ибо  жизнь  моя  слишком  драгоценна  и  рисковать  ею  так
бездумно - непростительное преступление. Я почтительно склонился  перед  ним
и  попросил  объяснить,  что  означают  его  слова,  но  старый  жрец   лишь
нахмурился и ответствовал, что боги откроют мне их смысл,  когда  исполнятся
сроки. Я не стал более настаивать и ушел, но  в  душе  у  меня  кипел  гнев,
потому что один юноша в Абидосе убил  со  своими  товарищами  льва,  который
напал на стадо его отца, и вот этот юноша,  завидуя  моей  красоте  и  силе,
стал всем внушать, что я трус, хоть и  скрываю  это,  потому  что  на  охоте
убиваю из пращи  только  шакалов  и  антилоп.  А  мне  как  раз  исполнилось
шестнадцать лет, и я считал себя взрослым - настоящим мужчиной.
     И случиться же такому совпадению, что когда я в горькой  обиде  шел  от
верховного жреца, мне повстречался этот самый юноша, окликнул меня и стал  с
издевкой рассказывать, будто узнал от окрестных  крестьян,  что  в  тридцати
стадиях от Абидоса, возле канала,  который  проходит  мимо  храма,  живет  в
прибрежных зарослях  огромный  лев.  И,  продолжая  насмехаться  надо  мной,
предложил пойти с ним и помочь ему убить льва, но если  мне  милее  общество
старух,  которые  без  конца  завивают  и  расчесывают  мне  волосы,  тогда,
конечно, он справится со зверем и без меня. Я вскипел от оскорбления и  чуть
не бросился на него с кулаками, однако же сдержал себя и,  забыв  о  запрете
отца, ответил: что ж, я составлю ему компанию,  если  он  решится  пойти  на
льва один, и пусть он сам удостоверится, трус я или нет.
     В  одиночку  у  нас  на  львов  не  охотятся,  это  все  знают,  обычно
собираются пять-шесть мужчин и насмешник сразу же отказался, так что  настал